– При должном оборудовании и препаратах тебе можно помочь, – говорил Дориан. Темные следы на коже, явная бледность, увеличенные печень и селезенка – были тревожными симптомами, но Ирон не жаловался на кровоточивость или боли в костях, но умалчивал при этом, что никто обычно и не жаловался. Волки часто болели этой болезнью. Болели именно так. Сначала появлялись слабость, раздражительность, какое-то безволие, которое в Пекле обычно и не замечаешь, списывая на усталость или как в случае с Ироном – на заёбанность. Его задрал Вожак, задолбали Волки, ему остопиздело Пекло и заметить во всем этом перемену состояния было сложно. В какой момент его заёбанность стала симптомом, он уже и не мог сказать, но, видимо, стала, раз он чуть не превратился в труп из-за распрей в логове. Если бы не Виту – его точно бы убили. Потом пошли пятна, как у всех: черно-багровые, чуть выступающие над кожей, неприятные или болезненные – Ирон почему-то не мог разобраться, но он знал, что после их появления долго не живут: недели две или три – и больной истекает кровью. Та начинает литься из него, как из дырявого сосуда, вытекать изо всех дыр и заливать камни.

Больных Волки брезговали жрать и вышвыривали из логова, когда начиналось это самое предсмертное кровотечение. Как раз один такой больной старик не так давно умер. Вожак велел избавиться от него, но Ирону стало его жаль. Он видел огромные глаза человека, которому уже не выжить, видел, как он прикрывал лицо дрожащими тонкими пальцами. Видел черные следы на иссохшей болезненно-бледной коже. Видел кровь, что лилась изо рта и носа, и понимал, что это конец.

– Убей меня, – пытался просить старик своим беззубым ртом. Его металлические зубы вырвали, его человеческие зубы сгнили, оставляя черные дыры со зловонным запахом.

Он старался говорить, но сбивался, захлебывался, кашлял и давился. Все той же ярко-алой кровью – то густой, то жидкой, то пульсирующе вытекающей, то стихающей, чтобы снова начать литься, словно кто-то баловался с краном, определяющим напор.

Дикое зрелище, но Ирон за ним наблюдал, разбирал слова, ждал, когда уйдут остальные Волки, и доставал нож. Он застрелил бы его, но с Вожака сталось бы пересчитать патроны или потребовать себе скелет покойного, а потом потроха того блаженного, что прострелил ему череп.

Тому старику Ирон перерезал горло, не догадываясь еще, что уже сам болел. Теперь он знал, что тогда во многом выбирал судьбу себе, глядя, как и без того залитый кровью старик хрипит и выплёвывает последнюю кровь с попытками сказать «спасибо». Перерезанное горло не могло издать ни звука, но Ирон его понимал, и теперь, захлебываясь кровью, знал, что никто ему не поможет, он лишь мечтал, чтобы кто-нибудь сообразил сделать то же самое.