– Садитесь.

Стриж сел.

– Я хочу послушать, как вы будете оправдываться. Начинайте.

– Не хочу.

Дезет сам испугался собственного озорства. Пожалуй, человеку, предпочитающему легкий род смерти, не стоило сердить диктатора. Оттон уставил неподвижный взгляд куда-то в диафрагму агента.

– Чего не хотите? Не хотите оправдания или не хотите доставить мне удовольствие?

– Не хочу ни того, ни другого.

Принцепс пожевал нечто невидимое имплантированными, ярко-белыми зубами, покачал все еще красивой, величественной головой.

– Тогда я скажу вам.

…Стриж был удивлен. Через минуту его изумление достигло крайней степени и едва не перешло в восхищение.

Принцепс Иллиры ругался. Сказать так – значило не сказать ничего. Стриж не был любителем крайних проявлений брани, испытывая к нецензурной речи нечто вроде врожденного отвращения. Однако, поневоле вращаясь в самых разных кругах, приобрел немалые познания в ругательных обычаях как Иллиры, так и Каленусии.

Слушая Оттона, он понял все ничтожество своих познаний. Принцепс извергал не шквал – ураган сквернословия. Волны эпитетов тараном били в скалу логики – и побеждали. Принцепс всесторонне оценил все, что касалось сути Стрижа – начиная от способов его зачатия, кончая предположительными интимными привычками самого Дезета. Стриж несколько раз с интересом отметил и вовсе незнакомые ему слова.

Принцепс тем временем перешел к описанию анатомии бывшего сардара, особое внимание уделив строению его головы и некоторых иных частей. Потом подробно описал генеалогию Алекса, добавив в нее наиболее колоритных представителей фауны Геонии.

Нецензурную симфонию завершил короткий, энергичный аккорд – оценка многочисленных подвигов агента. Оттон, устав, начал сдавать, в описании преобладали всего-то несколько энергичных глаголов, в качестве объекта специфического любовного действия указывались мозги – как самого Стрижа, так и Оттона. Сардар старательно выпрямлял спину под градом словесных нечистот. Правитель брызгал слюной.

Диктатор умолк. Не торопясь достал тонкого шелка бледно-кремовый платок, медленно, основательно вытер губы, щеки, вспотевший лоб, подкрашенные брови, дряблые виски.

Стриж часто, мелко дышал, стараясь не глядеть на Оттона, боясь открыть рот – он из последних сил, вися на паутинке износившегося здравого смысла, боролся с нестерпимым смехом.

Принцепс брюзгливо посмотрел на испытывающего нестерпимые муки агента и добавил, уже спокойно, со стариковским стоицизмом.

– Ты разочаровал меня, сынок.

– Чем, ваше величие?

– Ты оказался слишком приличным человеком. А я потратил на тебя столько усилий. Сначала – чтобы найти типа с пси-нулем, потом – чтобы привить тебе нужные навыки и подставить тебя каленусийцам так, чтобы ты сам не догадывался о подоплеке дела. Потом – потом мы дали тебе хорошего адвоката и пристроили арестанта в интересующий нас проект Хиллориана. И вот, когда с таким трудом организованное дело подошло к концу, когда ты, (принцепс выплюнул мерзкое слово), держал в руках ключ – что ты сделал? Ты его потерял. Даже не потерял – ты его выбросил! Выбросил, занятый спасением каленусийского мусора, этих сенсишек, случайных статистов в игре. Ты меня разочаровал, сынок. Я вырастил барахло.