— Прекрасная зрительная память, — сообщил Зверь, снова адресуясь к биологу, — но совсем не тренированная.

— Я его убью, — пообещал Гот, — найду эту поганую железяку и ей же пришибу.

— Прекратите лаяться, — скомандовала Ула, — никто никого не убьет. И вообще, здесь же роботы есть, почему они не ищут?

— Как не ищут? — ухмыльнулся сержант. — Тут все заняты. Все работают.

— Так выглядит рай в его представлении, — пожаловался Дитрих, — плантации сахарного тростника и рабы в колодках. Все заняты. Все работают. Благодать! Роботов он тоже запряг. Они крупные детали сортируют. Трудоголик, мать его… Извини, Ула.

— Я водки хочу, — сообщила биолог.

Реакция на это заявление была вполне ожидаемая. Гот, сбившийся с мысли, заткнулся и удивленно моргнул. Зверь закатил глаза и сказал потолку:

— Невозможная женщина.

— Можно подумать, — возмутилась Ула, — я каждый день с такими просьбами являюсь. Последний раз мы пили когда?

— Когда? — Гот нахмурился, вспоминая.

— Семь недель и два дня назад, — жестяным голосом произнес Зверь, — всего семь недель и два дня.

— Рехнуться можно, — Дитрих сел на пол, — этак недолго и навык потерять.

— Этак спиться недолго, — непреклонно возразил сержант.

— Два месяца… — обалдело сосчитал майор.

— Меньше, — проскрежетал Зверь.

— Ты проиграл, — резюмировала Ула.

— Пожалуй, — согласился Гот, — работа завтра муторная, так что с похмелья даже лучше будет. Так… каштановая наша, что у тебя есть?

— Десять сортов, — «каштановую» Ула проигнорировала. — Девять — местные, один — тот, что с Земли остался.

— У меня в голове не укладывается! — Гот обернулся к Зверю: — Корабль грохнулся на планету, взорвался, мать его… извини, Ула… в пыль. И что уцелело? Гитара и тысяча литров спирта в стеклянной… мать… извини, Ула… в стеклянной таре. Так бывает?

Зверь поджал губы. Не лицо — маска чопорного осуждения. Только глаза смеются.