Время и место не располагали.

Автоматизм движений, навязчивое напоминание: ничего себе, все — Ему, привычная (а ведь думал, что забыл, как это бывает) радость от чужого смертного ужаса.

Слабо трепыхающееся тело жертвы рывком — на один из столов.

«…останки Пенделя здесь же осматривали…»

Надеть перчатки.

Разрезать одежду.

Жертва кричит. Трудно сдержать улыбку. Ласковыми теплыми волнами накатывает сила, щекотно бежит по венам, колется в кончиках пальцев. Эти волны — смешные, маленькие предвестницы шторма, гонцы огромных, щерящихся пеной валов, глашатаи урагана, неистового и сладостного урагана…

Не сегодня. Нынче все — Ему. Пусть. Если Он поможет, впереди еще много убийств.

Но тоскливое недоумение никак не исчезало, накипью осело в сердце, и веселые токи чужого страха не в силах были смыть эту дрянь.

Недоумение.

Зверь искал в себе хоть сколько-нибудь сожаления, хотя бы намек на нежелание убивать вот этого, дико вопящего под ножом… Кто это, кстати? Ах, Петля… Что-то должно было мешать. Ведь отношение к этим людям в какой-то момент изменилось, ведь было же время, когда он сам готов был умереть, чтобы они выжили… Как раз Петлю он и лечил от заразы, принесенной Костылем.

Зачем?

Чтобы Петля не умер.

Зачем?

Надо полагать, для того, чтобы сегодня было кого убивать.

Сохранял кормовую базу…

Нет.

Впрочем, причины не важны. Важен результат.

Когда-то давно он распределял силу инстинктивно. Уверенность в том, что жертва не должна умереть, пока ей этого не позволят, была всегда, с самого первого убийства, а вот технологию он понял далеко не сразу. Позже научился четко отмерять количество капель, необходимых для поддержания корчащейся на алтаре жизни. Если жертв было несколько, он подпитывал их же собственным страхом. Но чаще человек пожирал себя сам. Зверь забирал у него силу и этой же силой с ним делился.