Завязать волосы в хвост. Натянуть перчатки с обрезанными пальцами. Разложить рядом боеприпасы.

Натянуть влагозащитный костюм. Зашнуровать высокие берцы. Застегнуть разгрузочный жилет.

Треск «липучек». Шелест ременных петель. Скрип затягиваемых шнурков.

Кривой рожок в карман. Другой. Третий.

Щелчок автомата. Щелчок пистолета. Щелчок винтовки.

Такие разные и такие одинаковые. Щелчок — внимание. Щелчок — готов.

— Мужчины, в лес! — крикнул Вязников.

С неба полетели вниз редкие первые капли.

— Твою мать, — ругнулся Полянский. Его сильно беспокоило, что вода размывает основание под миной на дороге.

— Пошли, пошли, — поторапливал Морозов. Он обернулся, чтобы посмотреть на отца. И замер.

Морозов-старший безучастно сидел в кресле и печально глядел на картину Моне. Ветер на полотне упруго толкал зонтик, развевал платье. Юрий Павлович сидел в домашнем халате и тапочках перед картиной и о чем-то с ней говорил.

— Пошли, пошли. — Вязников, выбегая из дома, дернул Игоря за рукав. — Пошли!

— Да, да, — онемевшими губами ответил тот. — Да. Конечно.

На какой-то момент Морозов-старший повернулся к выходящим. Игорь встретил его взгляд. Отец был не здесь. Где-то далеко, далеко…

«Почему сейчас? — с ужасом подумалось Игорю. — Почему сейчас?»

Но менять что-либо было уже поздно. И он, проклиная все на свете, выскочил в припустивший, как специально, дождь.

Ветки. Боль холодных ударов. Шелест ветровочной ткани.

Кусты. Подлесок. Лес.

И вот все замерло.

Где-то далеко на раскисшей дороге грузно рычали машины.