Завтра суббота. На два дня и три ночи можно забыть о ненадежных маленьких тварях, при помощи которых он зарабатывал на жизнь.

Кто-то ткнул его локтем в шею. Он не обратил внимания: привычка, привезенная его предками с перенаселенной Земли. Но когда задели во второй раз, он держал стакан у рта. С капающим с подбородка пивом он обернулся, собираясь высказать мягкий упрек.

– Простите, – произнес невысокий смуглый человек с прямыми черными волосами.

У него было узкое, невыразительное лицо. Обликом он напоминал усталого клерка. Мэтт присмотрелся.

– Худ, – произнес он.

– Да, меня зовут Худ, но вас я не узнаю, – сказал брюнет вопросительно.

Мэтт ухмыльнулся. Он любил эффектные жесты. Засунув пальцы за воротник, он расстегнул рубашку до пояса.

– А теперь?

Похожий на клерка человечек попятился было, потом заметил крошечный шрам на груди Мэтта:

– Келлер!

– Правильно, – сказал Мэтт, застегивая рубашку.

– Келлер! Будь я проклят! – Чувствовалось, что подобные слова Худ приберегал для чрезвычайных случаев. – Прошло по крайней мере семь лет. Чем занимаешься?

– Залезай.

Худ не заставил предлагать дважды – забрался на соседний табурет еще до того, как посетитель успел его полностью освободить.

– Я изображаю няньку для рудных червей. А ты?

Улыбка Худа внезапно исчезла.

– Э-э… Ты ведь больше не сердишься на меня за этот шрам?

– Нет! – заявил Мэтт вполне искренно. – Я сам виноват. И вообще, это было давно.

Именно так. Мэтт тогда учился в восьмом классе. В тот осенний день Худ зашел в его класс, чтобы одолжить точилку для карандашей. Тогда Мэтт в первый раз увидел Худа – мальчика примерно с него ростом, хотя старше на год, очень нервного старшеклассника. На беду, учитель куда-то вышел. Худ прошествовал вдоль классной комнаты, ни на кого не глядя, заточил карандаш и, обернувшись, обнаружил, что выход отрезан толпой визжащих и прыгающих восьмиклассников. Худу, который был в школе новичком, они должны были казаться ордой каннибалов. Впереди находился Мэтт, машущий стулом; он-то и натравил орду на чужака.

Худ вырвался и убежал в ужасе. Заостренный кончик его карандаша остался в груди Мэтта.