Говорили о политике, о Храме, об Эммануиле.

— Правда ли, что виновники взрыва в Христианском квартале найдены? — спросила Ханна.

— Да, я собираюсь повесить их на «весах», у западной лестницы. Там как раз четыре арки. — Я посмотрел на хозяев и понял, что сказал что-то очень некошерное. — Это оскорбит еврейскую общину, или вас шокирует сам факт публичной казни?

— И это тоже… Понимаешь, Храмовая гора — святое место, — Арье явно хотел выразиться как-нибудь помягче.

— Хорошо, найду другое.

— И публичные казни у нас тоже не приняты.

— Это уж извините. Я просто хочу добиться мира на вашей земле.

— Такие меры не всегда помогают.

— Да ладно вам! Я это уже проходил. При последовательном и систематическом применении очень даже помогают. И ваш Рамбам относится к ним весьма положительно.

— Рамбам писал в двенадцатом веке, — заметил Арье.

— Люди мало изменились.

— Тише! Посмотрите за окно! — Ханна встала со своего места.

За окном была тьма. Густая и непроглядная. И тихо-тихо, словно все вымерло.

В стекло словно что-то ударило. Грузное тело чудовищного невидимки. Свет мигнул и погас. Раздался грохот, который перешел в оглушительный непрерывный гул. За окном засверкало, словно кончился старый фильм и прокручивали пустую кинопленку.

Мы вскочили и замерли метрах в двух от окна — ближе подойти не решились.

Я вспомнил Москву, свое заключение на Лубянке, странную грозу.

— Ураган.

Ханна обеспокоенно посмотрела на меня:

— У меня дети в синагоге.

Грохот был такой, что заглушил раскаты грома. За окнами встало алое пламя, задрожали стекла. И все стихло.