Эскадрон Клода поехал дальше в Неудобь, а выживанцы в противоположную сторону. Пыль от белого автобуса Двунадесять давно скрылась за горизонтом, но Сенчин продолжал истерично шептать: «Иисус-дева-мария!» и щупать свою шею. Его бормотание проникало даже сквозь наушники Захара. Пулемётчик вспылил:

— Мерде, профессор, хватит ныть. Если так гадишь от страха, зачем поехал?

— Иисус-дева-мария. Не обращай на меня внимания. Это нервное. А поехал потому что я учёный. Хочу своими глазами увидеть старинные технологии.

Д’Егор предложил профессору нюхнуть успокоительного порошочку.

— Иисус-дева-мария. Я предпочитаю натуральную молитву.

Я сидела в обнимку с Антуаном. У нас произошло что-то вроде маленькой ссоры.

— Почему Двунадесять так странно на тебя смотрел? У тебя с ним что-то было? — Допытывался Антуан.

— Ничего особенного! Я же всё время о тебе думала.

— О чём вы шептались?

— Про общих знакомых, о жизни.

— Слышал я о жизни выживанцев, — бурчал Антуан. — Нанюхаются своей чёрной пудры, да шпехаются в групповухе.

— Ты слишком много имперской пропаганды поглощаешь.

— Двунадесять приехал к тебе на помощь. Так только друзья поступают или любовники…

— Мы, выживанцы, помогаем друг другу.

— Он странно на тебя смотрел.

— Если ты не заметил, то Двунадесять не совсем обычный.

— Теперь ты намекаешь, что он особенный?

Я поцеловала Антуана, как бы закрепляя окончание ссоры:

— Ты самый особенный для меня.

Клод смотрел в окно перед собой. Изредка поворачивался к Руди. Она тут же отвечала улыбкой. Руди — единственный член эскадрона, который улыбался весь путь через Неудобь. Её не пугали реки магмы и мощные струи пара, способные подбросить бронепежо в воздух на сто метров.