Так и оказалось, Большой Урод сказал:

— Да.

Он достал из мешочка на поясе измельченные листья, завернул их в листок бумаги, зажег один конец, а второй взял в рот. Это было удивительно для Уссмака, поскольку дым разрушительно действовал на легкие. Вероятно, это не могло быть так приятно, как, например, имбирь.

— Мы будем свободны? — спросил Уссмак. Тосевитские заключенные говорили, что это может случиться по условиям перемирия. Они знали об этом гораздо больше, чем Уссмак. А ему оставалось только надеяться.

— Что? — спросил охранник. — Что? Вы будете свободны? — Он сделал паузу, чтобы вдохнуть дым и выпустить его в виде горького белого облака. Затем он снова сделал паузу, чтобы издать несколько лающих звуков, которые Большие Уроды использовали для выражения смеха. — Свободны? Вы? Говно!

Уссмак знал, что это слово означает определенный вид выделений из тела, но не понимал, как это может относиться к его вопросу. Охранник сделал свой ответ лучше, грубее, яснее:

— Вы будете свободны? Нет! Никогда! — Он засмеялся громче, что по-тосевитски означало «веселее». И как бы отвергая саму эту мысль, он навел автомат на Уссмака. — А теперь работать!

Уссмак продолжил работу. Когда наконец охранники разрешили самцам Расы вернуться в бараки, он поплелся назад заплетающимися шагами: и от усталости, и от отчаяния. Он знал, что это опасно. Он уже видел самцов, которые теряли надежду и вскоре умирали. Но знать об опасности не значит удержаться от опасного действия.

Они выполнили дневную норму. Паек из хлеба и соленых морских созданий, который выдавали Большие Уроды, был слишком мал, чтобы выдержать еще один день изнурительной тяжкой работы, но именно его они и получали.

Уссмак взобрался на жесткие неудобные нары сразу после еды и тут же провалился в густую душную пелену сна. Он знал, что не сумеет восстановить силы к тому времени, когда самцов выведут утром наружу. Завтра будет то же, что и вчера, может быть, немного хуже, но вряд ли лучше.

Так пройдет следующий день, и еще один, и еще, и еще… Освободиться? И снова лающий хохот охранника зазвенел в его слуховых перепонках. Когда сон охватил его, он подумал: как приятно было бы никогда не просыпаться…

* * *

Людмила Горбунова смотрела на запад, и не потому что надеялась увидеть вечернюю звезду (в любом случае Венера тонула в лучах солнца), — просто в бездумной тоске.

Справа и сзади прозвучал голос:

— Вы не слетали бы сейчас еще с одним заданием на позиции вермахта, а?

Она дернулась — не слышала, как подошел Игнаций. Но ни возмущения, ни смущения не чувствовала. Менее всего ей хотелось показать свое состояние, в особенности когда речь шла о нацистском полковнике-танкисте. «Немецком полковнике-танкисте», — мысленно поправила она себя. Для нее это звучало приятнее — а кроме того, мог ли быть убежденным фашистом человек, назвавший врученную ему медаль «жареным яйцом Гитлера»? Она сомневалась, хотя и понимала, что объективность ее сомнительна.