Пол в гостиной был застлан ковром, снег с Петрухиных сапог таял, оставляя темные пятна. Вся предыдущая жизнь Петрухи, все воспитание требовали разуться, но выглядело бы сейчас это нелепо. Просто глупо.

– Как там Маша?

– Спит Маша,– ответил Гриф.– Она сейчас много спит.

– А можно...– Петруха прикусил губу.– Посмотреть можно?

Гриф пожал плечами.

– Нет, правда, просто глянуть.– Петруха стащил с головы шапку и прижал ее к груди.– Одним глазком...

Ильин отвернулся и отошел к бару, чтобы не видеть лиц. Гриф в двух словах успел объяснить ему, что происходит с Машей сейчас и что ждет ее впереди.

Теперь предстояло это же объяснить мальчишке, для которого Маша, похоже, не чужая.

– Понимаешь, Петруха...– Гриф посмотрел на свои ладони, потер их и спрятал за спину.

Петрухе показалось, что странные, перламутровые глаза Грифа отсвечивают багровым.

– Понимаешь...– повторил Гриф.– Маше сейчас очень плохо... Она не спящая красавица, которую можно оживить поцелуем.

Оживить, подумал Ильин. Напрасно он сказал это слово. Если хочет успокоить, конечно. Если хочет сказать все сразу – зачем тянет?

Ильин достал из бара бутылку, отвинтил пробку. Потом закрутил.

Он слишком много пьет в последнее время. Так нельзя.

Он еще должен кое-что рассказать Стервятнику... И, не исключено, куда-нибудь с ним сходить.

Закрыл бар, отошел к окну.

Черные, тяжелые клубы дыма стекали с холма, от догорающего автобуса.

Кто-то бежал к дому. Кто-то из мальчишек, присмотревшись, понял Ильин.

Это за Петрухой. Или за Грифом. Бойцы Ильина сейчас, скорее всего, двигаются в направлении города на одном из длинномеров.

Уходя к Грифу, Ильин отдал приказ... Разрешил уходить.