– Да чем же я тебя обидел?! – взмолился Эндрю.

– Чистоплюйством своим, – объяснила Ива, глядя куда-то сквозь обзорный экран. – Своим поганым русским чистоплюйством. Ты ведь поэтому и в технари подался, чтобы в случае чего сказать – а я тут ни при чем! А я никого лично не бомбил, не расстреливал, я исключительно гайки-железки… Твою мать, до чего же ты на Рашена похож!

– Да ты же его… – беспомощно пробормотал Эндрю.

– Только я с ним не сплю, – заметила Ива. – И не жду от него ребенка. Другие мерки, понимаешь? И мне плевать, что он каждый раз после боя надирается у себя в каюте. Сидит, пьет и себя жалеет. Ах, какой я бедный и несчастный, опять кого-то укокошил! Не хотел, да вот так вышло! Вся группа это знает, молчит только. А мне надоело молчать. Потому что когда все это кончится… – Ива оторвала руки от «доски» и закрыла ими лицо.

Эндрю наклонился, ослабил под креслом стопор и развернул Иву к себе.

– Я не хотел тебя обидеть, – сказал он твердо. – Я просто чего-то недопонял. Прости меня. Пожалуйста.

– Когда все это кончится, – прошептала Ива, – он повернется и уйдет. Пить водку, сожалеть и каяться. Благородный такой и совестливый. Как он после Марса залег и в стенку глядел… Вот именно так. И все будут гладить его по головке, утешать и говорить, что он лапочка. А нам дадут по железке на грудь и скажут: пока, ребята. Мы же злые и бессовестные, Энди. Я, Майк, Жан-Поль, даже Задница… Как бы все ни обернулось, нам будут улыбаться в лицо, а вслед корчить рожи. Потому что у нас, видите ли, не хватает ума громогласно переживать. Слезами заливаться!

– Он не заливается слезами…

– Заливается! – упрямо сказала Ива. – И ты заливаешься. Ты постоянно себя жалеешь. Как будто ты не сам на флот пришел, как будто на твоих руках крови нет, как будто… Да ладно! А ты меня пожалей! Вот такую, какая я есть! Лучшего пилота на лучшем крейсере! Всю в медалях и в кровище! Да, я выполняла приказы! Любые! А где бы ты был сейчас, милый, если бы не я? И не такие, как я?! Бездушные да бессовестные?! Военные?! Убийцы?!

– Кончай истерику, – тихо сказали за спиной.

Энди резко обернулся. Он и не заметил, как в рубке оказался адмирал. Лицо у Рашена было совершенно каменное. На руках он бережно, как ребенка, держал черный пластиковый мешок.

– Извините, – пробормотала Ива и отвернулась к своему пульту. Эндрю тихонько отошел в глубь рубки, присел в углу и опустил голову на скрещенные руки.

– Фил! – позвал Рашен, опуская мешок на пол и подходя к своему месту. – Где ты?

– Он на посадку заходит, – подсказала Ива.

– Я на глиссаде, – отозвался Эссекс.