– Да, убили. И, похоже, что дело об убийстве ведет Бык номер два.

– В таком случае за расследование я спокоен. Как и за отчет, который завтра сдаю в мытную канцелярию.

– А мне почему-то неспокойно. Да нет, за отчет я тоже спокоен, не переживай, старина. Но Стоика убил человек, которого тот впустил к себе без боязни. Возможно, я знаю убийцу и каждый день с ним ручкаюсь. Сегодня мне пришлось пожать множество рук и теперь больше всего хочется тереть ладони мочалкой с мылом до тех пор, пока с них не слезет кожа.

– Вот увидите, не пройдет и недели, как убийца будет найден и водворен за решетку! Все «быки» таковы, им лишь бы след взять!

– Просто Минотавр какой-то, – буркнул Иван, откидываясь на спинку кресла. – Тело и голова бычьи, нюх собачий. И мы в самом центре лабиринта.

– Только Минотавр на нашей стороне. Жаль, что наружу без нити все равно не выбраться, – назидательно проговорил Якко.

– Мне это не нравится, старина. Очень не нравится. Предчувствия тревожные.

Лейся песня на просторе

Полнолуние застало Ивана в самом скверном расположении духа. Нынешний подопечный имяхранителя, ноктис тенора императорской оперы, наоборот, пребывал в приподнятом настроении, чем изрядно мешал Ивану. Вертелся туда-сюда, отбегал, на эмоциях восторга парил над землей, в общем, заставлял обломка крутить головой во все стороны. Тенор дожил до преклонных лет, спел не один десяток партий, но и сейчас пребывал в наивной уверенности, что роли юных героев ему все так же по плечу, как десятилетия назад. Не помеха и огромное пузо, и бульдожьи брыли, и порядком поредевшая шевелюра.

Лунные псы возникли, как всегда, бесшумно. Пара горгов вышла из темноты, будто вынырнула из преисподней. Мгновение назад городской парк был пуст, затем словно открылась дверь в потустороннюю тьму, и страшные хищники скользнули в ночной Перас. Едва они появились в поле зрения, Иван схватил ноктиса за руку и задвинул себе за спину, прижав к стволу старого ореха.

– Не вертись, Пастан. Глазом не успеешь моргнуть – распустят на ремни.

– С тобою? Никогда! – и прижав руки к бочкообразной груди, главный императорский тенор обрушил на спящий парк страдания Роланда по Дюрандаль. – О, что-о-о откры-ы-ылось мне, мой сломан ме-е-еч…

– Еще слово, и горги от изумления обретут дар речи! – Обломок передернул челюстью и поджал губы. – Потому что впервые получат от меня ужин без борьбы.

– Но я хочу петь! Еще столько не сделано! Мне рано уходить!

– А, по-моему, самое время, – буркнул Иван и перехватил кистень поудобнее. – И ради всего святого, не ори над ухом!