— С пониманием. Если одеться поплоше, можно милостыню просить. Думаю, дадут.

— Они подумают, что я твой близнец, который наконец-то накопил денег, чтобы сделать себе пластическую операцию и стать похожим на человека, а не на жабу. Может, ты все же решишься сделать себе такое же лицо, как у меня. Денег хватит. На паперти просить не придется.

— Я еще не видел твоего лица.

— Посмотри мой паспорт.

— Ты сам его поизучай, а то будешь спрашивать: «Кто это?», когда пойдешь бриться и увидишь свое новое лицо.

— Успею еще.

Рамазан разговорился. Прежде он не был таким словоохотливым, вероятно это был тот момент, когда он изливал из себя слова, предназначенные для целой недели или месяца, а после он вновь замкнется, будет молчаливо сидеть возле бассейна, поглядывать на барахтающегося в воде Алазаева (он же Мухамад Али) и жмуриться от солнечных лучей.

Прозрачные шторы, сделанные, казалось, из паутины, прикрывали окна. Напиток разливался по телу, разогревая кровь. Алазаев чувствовал, как она пульсирует по венам, проталкивается сквозь тромбы, как крот, роющий нору, или шахтер, вгрызающийся в породу. Тромбы рассасывались.

Он вновь откинулся на спинку кресла, взгляд уткнулся в потолок, но он был не в сравнении менее интересен, чем ночное небо, которое Алазаев видел, когда выходил из пещеры — там, в Истабане. Тратить время на созерцание потолка просто жалко. Алазаев закрыл глаза, прислушиваясь к той музыке, которую выводила кровь в барабанных перепонках.

До недавнего времени деньги, которые у него были, казались чем-то нереальным, непонятным, а теперь, когда он наконец-то осознал, что богат, что сумел скопить состояние, позволяющее ему хорошо жить даже здесь, где понятие «богат» несколько отличается от того значения, которое придают этому слову в тех местах, где родился Алазаев и провел почти все свои годы, за исключением студенческой молодости в Москве, куда попал по разнарядке, причитающейся на его республику, так вот перед ним встала непосильная задача, как эти деньги потратить.

В доме стояла спутниковая антенна. Телевизор показывал несколько десятков каналов. Изредка Алазаев смотрел российские. Он видел разрушенную базу и своих людей.

Эта картина не вызвала у него почти никаких чувств. Он мог помочь опознать трупы, позвонить, написать, сказать, кем они были и как их звали, через интернет. Что-то шевельнулось в его душе, когда из пещеры выносили тело Малика, защемило сердце, но тут же отпустило, так быстро, что он и понять-то не успел, что же это было. Он смотрел на экран отрешенно, будто все происходящее там его не касалось. Он выбросил из своей памяти этих людей, как выбрасывают просеянный песок, из которого уже извлекли песчинки золота или никому не нужный шлак, где уже нет ни грамма металла. Впрочем, эти люди, вернее — то, из чего они состояли, были нужны земле. В качестве удобрений. Не более того.