Чуть позже он понял, почему у него защемило сердце. Задержись он всего на один день — и его обезображенное тело так же извлекли бы из-под камней, а за всем происходящим в лучшем случае наблюдала бы его душа, еще не успевшая попасть в ад. Ему повезло.

Та война, что утихала в Истабане, но никак не могла погаснуть, как огонь, который горит в торфе и, сколько ни поливай его водой, все равно он вырвется где-то наружу опять, пока не перегорит весь торф, была где-то очень далеко. Он не испытывал желания ни участвовать в ней, ни финансировать тех, кто еще пытался что-то изменить. А огонь сам погаснет. Надо подождать немного. Год, два или десять лет, выгорит все, что горит, и тогда война затихнет.

Он понял это только здесь, когда смыл с себя усталость, а вместе с въевшейся в кожу, забившейся в поры грязью стер и мысли о войне. Он не хотел мстить за смерть своих людей. Напротив, он был благодарен за то, что их убили быстро, и подумывал отправить командиру спецотряда, который провел эту операцию, небольшой подарок — стекляшку с глазами оператора, плавающими в прозрачном питательном растворе. Но Кемаль наотрез отказался отдавать их, заявив, что получит за них приличные деньги, а кроме того, на кон поставлена его репутация. Алазаев спорить с ним не стал. Он с облегчением воспринял известие о том, что покушение на президента провалилось. С этой минуты он стал спать спокойнее, а раньше, время от времени, к нему по ночам приходили кошмары, но, возможно, причиной тому была боль под бинтами, а потом она успокоилась, и лишь кожа на лице зудела, так нестерпимо, что хотелось сорвать повязки и расчесать ее до крови, как после комариных укусов. Но если кожа чешется — это хорошо, раны, значит, заживают.

Он попробовал вставить палку в механизм, отсчитывающий время, но она оказалась недостаточно крепкой и сломалась. Он был рад этому. Тогда, оторвавшись от экрана телевизора, он посмотрел на скульптуру Рамазана, казалось сделанную из воска, и сказал.

— Уже второй раз этот репортер благодаря мне становится знаменит. Может, мне рекламой заняться? Пиаром?

Вероятно, он, сам этого не подозревая, произнес заклинание, которое оживило Рамазана.

— Из-за него тебя тоже поминали.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы с ним квиты.

— Хочу.

— А тебе он кое-что задолжал.

— Я прощу ему этот долг.

— Ты великодушен.

Рамазан не ответил. Действие заклинания истекло, а Алазаев забыл его и теперь не мог вновь оживить Рамазана. Каждый раз ему приходилось придумывать все новые заклинания, потому что они могли применяться только один раз, а потом становились бесполезными. Но фраза о пластической операции оставалась универсальной.