Это был нелегкий рейс. Такого еще не выпадало на долю Перевозчика.
Первым, когда он лишался той или иной доли восприятия, думалось: отказывает собственное тело, но разум сейчас же подсказывал, что причина в свойствах открывшегося Мира. Данной грани взаимодействия со средой в нем вообще не существует, и души, которых он доставил сюда, получив родное воплощение, станут обходиться без нее и без соответствующих органов, которыми здесь попросту нечего улавливать. Будет ли взамен у них что-то другое, большее, непредставимо многообразное, или их восприятие сузится, подстроившись под общие закономерности Мира, куда душа, поскитавшись, вернулась?
«Как бы я хотел описать их, эти Миры. Но что я. могу? Я почти ничего не запомнил, а в крупицы сохранившегося не могу даже поверить».
Мир, где нет звуков. Мир, которого не видно. Мир, в котором нечего осязать не потому, что не годятся органы чувств Перевозчика, скопированные с являющихся результатом эволюции вполне определенного и одного лишь варианта бессчетных Миров, а потому, что там осязания не существует как такового. Не как физической, а как философской категории. Не действия, а понятия.
Разве можно, даже побывав в таком Мире, осмыслить его, а вынырнув обратно в монотонный сумрак Реки — передать, где побывал?
«Сколько преград, сколько буферов между Мирами. На этой стороне я могу насчитать больше пяти и, значит, столько же на Той. Да, конечно, Харон не повезет вас обратно, но без него вам не переправиться и туда. А он даже не знает, какими словами описать вам ожидающее вас.
О том, чему в твоем языке нет соответствующих названий, все-таки как-то рассказать можно. Познать непознаваемое — можно хотя бы попробовать. Объять необъятное — можно возвестить о тщетности этих попыток. Но удержать несуществующее?
Ведь я, Река и все, что на ней и за ней, — вроде как бы и не существуем для Миров. Как и Миры для меня.
Что же мне делать? Как я должен вести себя? Ради чего продолжать выпавшее на мою долю?»;
Харон подобрался и рывком сел. Листопад даже чуть-чуть попятился от него. Но сразу улыбнулся.
— Харон! Как здорово, что ты пришел в себя! Мы волновались. Лорик сказал: давай пройдемся по берегу, он, может, где лежит — ну как в воду смотрел.
— Век бы мне в ту воду не смотреть, — буркнул Гастролер. — Говно, не вода. Будто кого пробило, угольных таблеток обожравшись. Добро — не воняет…
— А как увидели, я к тебе подбежал, думали, ты… все.
—