Катя до изнеможения шевелила пальцами рук и ног, рискуя сорваться, часто пересаживалась, разминая затекшие колени, но мороз все равно брал свое, и все начиналось сначало. Она даже боялась думать, как это все отразиться на ребенке.

«Все же ему теплее, чем мне, ведь его грею я сама, и со всех сторон!», — думала Катя, и от этих мыслей ей становилось чуть-чуть полегче.

В предрассветной мгле, серым саваном покрывшей все вокруг, знакомые, известные вещи вдруг стали выглядеть жуткими и таинственными — темный лес, обычный ельник, окружавший со всех сторон поляну, превратился в сборище угрюмых монахов, в серых плащах и серых островерхих капюшонах.

Березняк за просекой издали походил теперь на плывущий над землей сонм приведений, бесплотных, белеющих во мгле белыми стволами, как костями.

Волки внизу, словно бы почувствовав произошедшую с миром перемену, перестали кружить вокруг ствола сосны, смирно уселись на снег, и лишь изредка Катя ловила краем глаза вспыхивающие огоньки звериных глаз.

Ворочаясь на своей развилки, стараясь не упасть, и в то же время не замерзнуть, Катя нечаянно отломила ветку, и сухой треск грянул в утреннем безмолвии пушечным выстрелом. Катя судорожно ухватилась за толстый сук, зажмурила глаза, про себя забормотав: «Господи, спаси и сохрани меня от всего этого! Я устала, я замерзла, я хочу спать, есть, пить, я в туалет хочу, в конце концов! Ну сделай что-нибудь, не дай пропасть, за что мне, простой русской бабе, наказание такое?! Что я, главная грешница страны? Дочка Гитлера? Подруга Иуды? Что я, хуже всех? Да, безгрешных людей не бывает, но я-то не хуже других… Или у тебя мода такая — на русских отвязываться?!».

Катя разговаривала с Богом, так, как обычно разговаривала с начальством у себя на работе — то жалуясь, то напирая — такая тактика её часто выручала, но сейчас, конечно, это все было глупо и бесполезно, просто утопающий хватается за… А она, замерзающая, хваталась за толстый, холодный сосновый сук, и молилась, молилась…

В какой-то момент Катя открыла глаза, и тут же вскрикнула — прямо перед ней застыла приготовившаяся к броску серая, огромная змея! Правда, через секунду Катя поняла, что серая мгла предрассветья сыграла с ней очередную шутку, и ни какая это не змея, а обыкновенная, уже, наверное, сотни раз виденная за время сидения на сосне ветка, но ощущения ужаса и ирреальности происходящего усилилось.

«Когда горланят петухи, и нечисть мечется в потемках!..», — некстати вспомнила Катя кусок стихотворения кого-то из классиков. Сказано было как раз о таком вот времени.