– Трудно это – сознательно перескакивать в другой мир?
– Переключаться, я так это называю. Все равно что галстук завязать. Элементарно – когда умеешь.
Он хотел сказать что-то еще, но из его угла неожиданно донесся короткий писк рации.
– Да?.. Понял. Отбой. Все, теряй сознание, – велел он Константину. – Сиделка идет.
– А спровадить нельзя?
– Я и так ее на час к подружкам отсылал. Заложит. А у меня выслуга, следующая звездочка на подходе.
Дверь открылась, и в палату вплыло светлое пятно. Костя настолько привык к темноте, что халат ему казался почти ослепительным.
– Больной в порядке? Воды не просил?
– Женщину требовал, – сказал Борис. – У него из всего организма только один орган уцелел.
– Половой? – Хихикнула девушка. – А что, это мы можем.
Константин сквозь прищуренные веки заметил, как светлое пятно разделилось пополам – посередине осталось что-то гибкое, смуглое, с белым треугольником на уровне бедер.
– Гляди, реагирует! – Воскликнула медсестра. – Нет, Борь, кроме шуток! Пульс участился! А теперь?
Халат заколыхался. Костя приказал себе не смотреть и не думать, но глаза сами собой выкатывались и лезли вперед. Девушка подошла вплотную, и он увидел, что белый треугольник болтается у нее в руке, а там, где он был…
Отвернуться бы, с тоской подумал Костя. Так ведь не пошевелишься…
– Мамочки! Борька! Это ж научная революция! У него давление подскочило!
– На тебя у всех подскакивает. Хватит над трупом глумиться, за это статья есть. Лучше иди сюда.
Сестричка развернулась и приблизилась к Борису. Костя, наконец, заставил себя зажмуриться, но заткнуть уши было невозможно, и ему пришлось выслушать все – от первого скрипа кожаного ремня до последнего «аааххххх», который девушка произнесла так, что он чуть не спрыгнул с койки.
– Как там наш больной? – Спросила она, отдышавшись.
Из угла прошлепали босые пятки, и Константин ощутил склоняющееся над ним тепло.
– Ой, мамочки! Помирает! Борька, у него же пульс!.. Жми на вызов! Где мои трусы? Да погоди, дай одеться. Дотрахалась, дура! Да одевайся, не сиди! Ой, мамочки, что будет…