За спиной стоял зеленый виниловый «задник» для комбинированных съемок, слева на длинной ажурной стреле нависал оператор с камерой, а впереди, в тяжелом деревянном кресле, сидел какой-то рыхлый тип с белоснежным платком на шее.

– Вот что, Муха, дружище… – медленно выговорил режиссер, и все вокруг притихли. Кажется, назревала большая головомойка.

– Своих друзей ищи в вокзальном сортире, – сказал Виктор. И для полной ясности добавил: – Они там по рублю сдаются.

– Что?.. Ты покойник, – с показным равнодушием молвил рыхлый.

– Ага… – бросил Виктор и, на ходу стирая губную помаду, направился через павильон к широким стальным воротам.

Он прошел по узкому коридору с пыльными крашеными стенами, миновал еще пару ворот, затем несколько обычных дверей и оказался в просторном фойе.

Звуки, слетавшиеся из павильонов, преимущественно – вопли режиссеров и продюсеров, отражались от каменного пола и сливались в дикий разноголосый резонанс. Мухин слышал, как ревет его бывший шеф, как матюгаются рабочие сцены, как проговаривается текст к ролику про шампунь. Интимное придыхание из рекламы колготок смахивало на хрип околевающей ослицы.

«Ело врачей…» – донеслось с какой-то съемки, и Виктор против воли остановился. «…ело врачей!» – повторили где-то за перегородкой. Мухин сунулся в карман за сигаретами, но не нашел ни того, ни другого. На нем был сценический костюм – если только платформу в три квадратных метра можно назвать сценой, – а собственная одежда осталась в гримерке.

Некую Нину обозвали «помойной тварью», и какая-то женщина – вероятно, сама Нина, – всхлипнув, произнесла, вполне отчетливо и с неподдельным ликованием:

– Выбери свою смерть!

– Хо-хо… – обронил Виктор. – Где это мы?..

Он потоптался в фойе еще с минуту, но по «Делу Врачей» не услышал больше ни звука. Плюнув, он пошел к выходу.

Чуть правее от парадного, на площадке, размеченной зелеными и красными флажками, стоял перламутровый «Феррари» с откинутым верхом. За рулем, вальяжно раскидав локти, полулежал какой-то субъект в цветастой шелковой рубахе. Не поворачиваясь к Виктору, он поднял правую руку и изобразил движение, каким можно подозвать только шлюху. Нормальный официант за такой жест высморкался бы в тарелку.

Мухин показал средний палец и с независимым видом пошел к остановке такси.

Мужчина в «Феррари», снова не оборачиваясь, подал назад и коротко стукнул по клаксону. Машина сыграла до икоты знакомую фразу из Шопеновской сонаты, и Виктор, разомлев от неожиданных воспоминаний, промычал себе под нос:

– Та-а-а та-ра-та-та та-а-а та-а-а та-а-а…