Хоффман мысленно поклялся, что, если кто-то из шнырявших по залу репортеров станет фотографировать эту группу, он выследит мерзавца и засунет камеру ему в задницу, чтобы он мог снять свои зубы изнутри.

"Черт, Маркус без своей банданы выглядит совсем ребенком. Да он и есть ребенок".

К журналистам Хоффман относился как к неизбежному злу вроде комаров. Но это не значило, что он должен их любить. Эти хищники переходили от одной группы к другой и еще до вручения наград пытались взять интервью. Хоффман молился, чтобы они не добрались до него.

Но, конечно, они подошли и к нему. Вежливый, но настырный молодой человек, совершенно не имевший понятия о том, что значит быть солдатом, устремился ему навстречу. Весь его вид говорил о том, что сам он от службы освобожден.

— Отцепись, паразит! — возмутился Хоффман. — Почему бы тебе не рассказать о том, как после этой церемонии вдовам в одиночку придется поднимать детей?

Надо отдать должное, молодой репортер даже не поморщился. Вероятно, с самого начала работы он уже приобрел иммунитет к любым оскорблениям.

— Полковник, вы говорите так, словно не поддерживаете эту войну.

— Конечно нет! — огрызнулся Хоффман. — Я поддерживаю только победоносные войны. Весь смысл ведения боевых действий в том, чтобы как можно быстрее их прекратить. Война — это вам не какое-то чертово хобби.

"Но это все, что мне известно. Единственное возможное решение".

И шакалы по связям с общественностью из отдела Дальелла тоже не дремали. Один из них тотчас нацелился на Хоффмана и поймал его за руку, а его коллега тем временем занялась лихорадочно строчащим что-то журналистом и постаралась сгладить инцидент.

— Полковник Хоффман, вы не слишком дружелюбны, — сказала она. — Вам же известно, что ваши слова могут неверно истолковать.

— Простите, мэм, неужели я испортил впечатление? — Он подался ей навстречу. Хоффман никогда не считал себя грубияном, но с военными женского пола обращался точно так же, как с мужчинами, и не собирался делать исключение для представительницы пишущей братии. — Не знаю, что на меня нашло. Наверное, дело в том, что я потерял половину своих людей.

Но в основном журналисты охотились вовсе не за Хоффманом. Перед ними была великолепная картина: Дом Сантьяго, отважный герой, принимающий медаль погибшего брата вместе с собственной наградой, и их друг детства, сын праведного Адама Феникса, бедный несчастный Маркус, с его новенькими сержантскими нашивками и безжизненными, тоскливыми глазами. Это был поистине иконописный образ храбрейших и лучших воинов со следами трагедии на лицах. Такой снимок мог бы потрясти любого читателя. Даже присутствие хорошенькой молодой блондинки, пришедшей за медалью героически погибшей матери, оказалось весьма кстати. Это была настоящая сенсация для первой полосы любого издания.