— А? Что? — Борода недоуменно уставился на Змея. Затем осознав насколько придурковато он, должно быть, выглядит в глазах окружающих, мотнул головой и провел ладонью по лицу, сметая с себя паутину вначале ярких, но слишком быстро померкших воспоминаний. — Что ты говорил?

— Спрашиваю, ты можешь светить мне сюда, а не втыкать на ту рухлядь? — имея ввиду две разбитых вдребезги легковушки, недовольно прогудел Змей.

— Да, да, извини, — он положил фонарь на крышку люка, так, чтобы он светил на открытый моторный отсек и сторожко оглядываясь по сторонам, отступил назад.

Обещанные десять минут прошли уже давно.

И у Бороды, и у Стахова на кончике языка с трудом удерживался вопрос относительно того как долго еще продлится ремонт, но спрашивать в двадцатый раз, значило, довести Змея до состояния белого накала. Ведь было видно, что он старается, во всю шаманя над открытым моторным отсеком, умело апеллируя сверкающими хромом инструментами из ящика с надписью «Рем. цех» и время от времени подправляя свою работу острыми словечками.

Зажав в руках неразлучного друга по имени «феня»1, Борода стоял возле Змея, вонзившись выпученными глазами в густую, переливающуюся темень и вслушиваясь в зловещее, леденящее кровь вытье пустынного ветра. В открытом поле, отделенном от автострады жидкой, трухлявой лесополосой, ветер завывал вовсе не так, как в городе. Гораздо глубже, проникновенней, гораздо ощутимее и жутче. Гораздо опаснее и коварнее. (1Автоматическая винтовка FN-2000)

Полевой ветер умело скрывал остальные звуки, поглощая их и сплетая воедино, превращая в монотонное гудение и похлопывание, в котором таяли без остатка и голодные рыки крадущейся где-то по обочине твари, и отчаянное трепыхание не успевшей укрыться от внезапного урагана летучей мыши, и натужное скрипение все никак не желающих отделиться от корня деревьев, и чей-то крик о помощи…

Все съедал ветер. Все вдыхал ветер.

Шлема Стахов не брал с собой практически никогда. Даже когда это было необходимо. Не брал, и все тут. В чем-то они с Андреем относительно шлема думали одинаково. Во всяком случае, оба они его ненавидели. Только если Андрей не мог смириться с его неудобностью, для Стахова причина там была всего одна — через шлем нельзя было курить. А курить ему хотелось всегда. Особенно в такие вот минуты. Особенно сейчас.

Широко расставив ноги, Стахов молча наблюдал за струящимися по дороге в неизведанном направлении волнами пыли, словно бегущими друг с дружкой наперегонки, и боролся с желанием закурить вновь. Ведь только что отправил обжигающий пальцы окурок вслед за волнами пыли, а потребность вдыхать в легкие дым, казалось, только возросла. И, не найдя в себе сил сопротивляться, он вставил в зубы самокрутку. Втянув шею, закрылся воротником костюма и поджег от него же спичку. Закурил, и ветер в тот же миг украл выдохнутый им дым. Затем снял автомат с предохранителя, подошел к Бороде.