— Танцы на льду бывают двух видов, — сказал Паташон. — Мне нравится второй. Когда льдинки пляшут в стакане… А на каждой — вот такая маленькая певица. Каждая певица — поет, что логично… Я одинок, я одинок, я странно танцую один…

— Животное, — сказал ему Нико.

Потом он запел.

Он пел негромко, сосредоточенно, не так, как раньше, — перекрикивая сам себя. Теперь он словно терпеливо отвечал на трудный вопрос, и голос его стал теплым, упругим, раздвинул стенки бара, переборки лайнера, все это сделалось прозрачным, и мы словно висели в космосе, а голос держал нас, не давал упасть в черноту.

Под нами неподвижно стояла Земля, из-под круглых краев ее выглядывали лапы огромной черепахи, а по земной поверхности гуляли облака, переливались моря, в горах сходили лавины, на площадях опустевших городов ветер перелистывал старые газеты, жена рыбака зашла в воду по колено и смеялась, махала рукой далекой лодке на горизонте… А голос летел дальше, и теперь, я уверен, все еще летит, и перед ним еще пустота, а позади — уже миры, полные жизни, нехитрого счастья, и где-то варят пиво, где-то давят виноград, делают детей, прогуливают уроки, пуляют косточками от маслин, играют музыку, танцуют, плачут, пишут картины и мучаются с похмелья и читают стихи…

Старушку встречал зять.

— Здравствуйте, мама, — сказал он. — Катя болеет, она почти не встает. Но мы вас очень ждали.

Старушка посмотрела на него. Высокий, сутулый. Неинтересное лицо, невыспавшееся, чужое. Дешевый мятый плащ. Никакого сходства с собственными сыновьями.

— Здравствуй, — сказала она. — Ну, пойдем? Надо забрать багаж.

Неожиданно зять схватил ее за руку, прижал к своему лицу и заплакал, горько, не сдерживаясь.

— Пойдем, я хочу скорее видеть Катю, — сказала старушка и погладила его по щеке.

Официантка торопливо сошла по трапу. Буфетчика не могли доискаться со вчерашнего вечера, чему девушка была несказанно рада. Ей совсем не хотелось выслушивать деловые предложения этого человека и ощущать на бедрах его грубые руки.

Ночью прошел дождь, и площадь сверкала лужами в лучах фонарей — до рассвета оставалось почти два часа.

Официантка бойко шла и слушала стук собственных каблучков.

«Какое здесь эхо», — думала она с удивлением.

— Я — ничего, красивая, — сказала она своему отражению в луже и высунула язык.

Потом она запела — тра-ля-ля! — и вприпрыжку побежала на огни первого автобуса. Прямо через лужи.