Савешников понял, что заходить надо с другой стороны. Второй раз он возник через несколько месяцев в качестве помрежа заводского самодеятельного театра при ДК энергетиков. Из которого за полгода, почти полностью сменив состав, сделал Театр имени Сулержицкого. Первым их спектаклем был «1985» Далоша — продолжение знаменитой оруэлловской антиутопии, — и это был фурор.

Власти мгновенно записали Савешникова в благонадежные, ибо так зло и талантливо высмеять «освободителей» надо было уметь. Не восстановили они еще старую школу цензуры. Диссиденты передавали друг другу видеозапись «1985» и восхищались смелостью критики режима. Савешников от попыток навязать спектаклю политический контекст открещивался изо всех сил и поставил следом две совершенно безобидных мелодрамы: «Крыши Парижа» и «Вечер для капитана». Режиссером последней выступил уже Владимир Поных.

Как Савешников его выкопал, было непонятно. До того момента врача областного ветеринарного центра Поныха знали (и считали наказанием божьим) в основном редакторы «толстых» журналов, в которых он годами обивал пороги. Его бездарность могла соперничать только с его же плодовитостью. Переквалифицировавшись в режиссеры, бывший графоман засиял: первая тройка поставленных им спектаклей (кроме «Капитана» там был «Москательщик на покое», а третий Антонина не помнила) вызвала ажиотаж.

Актерская команда собралась не сразу. Всем, кому мог, Савешников выписывал рекомендации на перевод в другие, лучшие театры. Оказывается, здесь, в Театре имени Сулержицкого, начинали пять лет назад Назаров, Скородчинский и Гольдина — сейчас они все играли в Чеховском. Еще с полдюжины «выкормышей» Савешникова, чьи имена я слышал, блистали по менее крупным сценам.

У себя он оставлял только тех, кому идти куда-либо было бесполезно. Это были люди, отчаянно и безнадежно влюбленные в театр. Безнадежно — потому что одной влюбленности мало. Нужен талант.

— Ты какую свою роль считаешь лучшей?

— Роланда, наверно.

— Помнишь хорошо?

— Конечно!

— Прочитай мне реплику к страже. Начисто.

— Нам же запретили репетировать самим…

— Ничего, один раз можно. Прочитай.

Я встал, чтобы открыть дыхание, и начал читать:

— Я не привык думать, что мне есть за что умирать, потому что, оставаясь живым, я могу принести больше добра…

И замолчал. Слова звучали картонно и неискренне. И чем старательнее я пытался интонировать, тем хуже получалось.

«Молодой человек, ведь есть столько хороших профессий, даже сейчас. Займитесь чем-нибудь другим. Все-таки к каждому делу нужна склонность, предрасположенность. А у вас совсем, ну совсем нет таланта…»