А пальцы с острыми черными ногтями впивались в спину датчанина, оставляя тонкие, кровавые полоски.

Орнольф ласкал Альгирдаса. Его ладони, знающие наизусть каждый сантиметр этого прекрасного тела, исследовали его, открывали заново. Снова и снова заставляя Паука тихо, задыхаясь, повторять одно только имя: «Орнольф… Орнольф… А-а-ах…»

Стон, полный сладкой муки, едва не разбудил Маришку.

Как это? Разве можно проснуться во сне?

Они смотрели в глаза друг другу – любовники, братья, люди или демоны, – есть ли разница? Они смотрели в глаза друг другу, и тела их переплетались, сливались в одно, и сплетались души. Господи, можно ли любить друг друга больше, чем эти двое? Можно ли хотеть друг друга сильнее, чем они? Можно ли брать друг друга нежнее и настойчивей, ласковей и безумней, с большей страстью и упоением?

Маришка видела то, что всегда боялась даже просто представить. А сейчас она смотрела, смотрела, не отрываясь, и ей не было стыдно. Ни за себя. Ни за них.

…– Всё, – Альгирдас остановил машину, – дальше пешком через скалы, там пляж внизу.

– Ты привез меня сюда, чтобы показать пляж? – недоверчиво хмыкнул Орнольф.

– А то ты пляжей не видел! – Альгирдас развернул карту, ткнул пальцем, – нам сюда, рыжий. Прямо в океан. Плавать еще не разучился?

– Столько не живут, сколько нам проплыть надо, – Орнольф прикинул расстояние. – И что там? Корабль с сокровищами?

– Корабль с нежитью, – сладко, как об именинном пироге сообщил Альгирдас. – Абордаж! Мы – спина к спине у грота, против тысячи вдвоем… М-м? Давно их не было, а?

– Против тысячи? – датчанин задумался. – Да уж, прилично. Это не корабль, Хельг, это теплоход какой-нибудь. И грот-мачты там нет.

– Ну… – Альгирдас слегка сник, – нежити там тоже не тысяча. Сотни две – две с половиной. Но нам ли кочевряжиться? Бери, что дают, рыжий, к людям их выпускать все равно нельзя.

– И откуда ты о них узнал?

– Да так… – Паук дернул плечом, – рассказали. Больше никому ничего не расскажут.

– Догадываюсь… – проворчал Орнольф, – как же ты справился без меня?

– С этого начать надо было, рыжий. Еще там, дома. Как же ты без меня, Хельг, бедненький?! А я бы сказал: плохо, любимый. Мне без тебя всегда плохо. Ладно, справился же. Ну что, идем?

– Раз уж плыть придется, дай мне время переодеться.

– О, конечно, любовь моя! – Альгирдас толкнул дверцу и выпрыгнул из машины. Легкий и тонкий, босой, весь натянутый как серебряная струна. Ветер дунет – зазвенит чисто и ясно. Он переодеваться не собирался. Понятно теперь, почему оделся так…э-э…так интересно. Оказывается, не только для того, чтобы вогнать в краску мальчиков и дать им простор для фантазий на всю ночь. И до чего же хорош, паршивец! Залюбуешься.