— Музыка, — с ненавистью процедил он. — Как услышал сегодня — чуть не вырвало. Затрясло, думал — сейчас убью кого-нибудь. Ты сам-то там был?

— Был. Но ушел.

— Видишь, только мы с тобой ушли. Мы что — особенные?

— Может, и особенные.

— Меня словно точит что-то изнутри. Ломка. Похмелье. Хочется чего-то, сам не знаю чего.

— Ты не влюбился?

— Хорошо бы… — кисло усмехнулся он. — Любовь — чувство хорошее, от него так корежить не будет.

Я сел рядом, и мы довольно долго молчали. Я обратил внимание, что обе щербатинские бутылочки лежат нетронутые. Лучше бы выпил, легче б стало.

— Помнишь, как пели ивенки? — сказал я. — В тот день, когда коровы прорвали периметр. Кругом крики, стрельба, дым валит — а они поют. И так спокойно, стройно, как один человек.

— Я помню только, как мои кости хрустнули, — сказал Щербатин, — когда танк на меня упал. Вот что я помню.

— Подожди! — Я вскочил. Хлопнул себя по лбу и помчался к своей кровати. Вытащил из-под нее армейский ранец, вытряхнул его на пол, судорожно и неторопливо, словно боялся не успеть. Наконец нашел.

— Вот же! — Я показал Щербатину свой танковый магнитофон, прошедший со мной все передряги и чудом уцелевший.

Пошла запись. Звук был хриплый и плавающий, но он в один момент обрушил на меня все впечатления того дня. Все вспомнилось ярко, словно было только вчера. Но не страх, не горечь, не обида вернулись в мою память, а почему-то торжество. Я слышал гимн победы. Пение сотен или тысяч людей, оставшихся на заболоченной планете по ту сторону черной космической пропасти, вселяло радость. Я не видел ничего вокруг, я был сейчас там — на островах, среди домов-муравейников и капустных огородов, мне было хорошо.

Короткая запись кончилась, и я взглянул на Щербатина. Он неподвижно сидел с закрытыми глазами, его губы шевелились, как будто он неслышно проговаривал некое заклинание.

— Еще, — хрипло сказал он. — Включи еще раз.

— Пожалуйста, — удивился я.

Он открыл глаза и посмотрел на меня. В нем уже не было ненависти, усталости, отчаяния. Появилось что-то такое, чего я никак не мог понять. Мудрость, что ли, гордость — не знаю.

— Вот зачем тебе нужен был магнитофон, — сказал Щербатин. И вдруг он вскочил, ошарашенно хлопая глазами.

— Беня! Ты идиот! А ну, дай эту штуку сюда!

— Ты что?! — испугался я.