Стою и ума не приложу – что же мне тепереча делать?

И неведомо, сколь бы ещё так стоял, ежели б не осенило – а ведь токмо меня одного елсы и не тронули. И вряд ли лишь по той причине, что в дерьме извалялся так, что и сам от свинтуса почти не отличался. Не смрад же их так смутил, рогатых. Значит, есть что-то во мне особливое, что от других несчастных отличает. И не важно, что именно, – раз выпала мне такая оказия, значит, нужно энто использовать! Спасать, скатертью дорога, надобно людишек! Спасать! К тому же сила небывалая мне от бодрячка привалила, так и распирает изнутри, требуя кого-нибудь приложить…

Перемахнул я одним могучим прыжком через тот плетень…

Да нет, не вышло. Человек, как правильно сказывается, может всё, пока не начинает что-то деять. Зацепился я штанцами за край плетня на самом излёте… сам со всего маху мордой о мостовую приложился, да и плетень тот, скатертью дорога, напрочь завалил. Донельзя обрадованные подвалившей свободой свинтусы тут же разбежались кто куды, громко выхрюкивая о нежданном счастье всему миру, а один подлюка даже по спине пробежал.

Их счастье, что не до них мне было.

Кое-как собрав свои кости и зубы, поднялся я и побежал в сторону центральной городской площади, куды елсы весь народ гнали. Город я свой ведаю как пять пальцев, так что как бы улицы ни плутали – не заблудишься. К тому же громадная статуя Олдя Великого и Двуликого, что испокон веков торчит в центре площади любого города, возвышаясь над всеми домами, как взрослый над грудными дитятками, не позволит заблудиться даже с перепою – завсегда каким-нибудь ликом направление из-за крыш укажет. И ведь как бегу – разве что не лечу, едва успеваю ноги переставлять, несут – прямо как сапоги-скороходы. Вмиг до площади добрался!

И остановился.

Точно! Здесь все – от мала до велика. Вся площадь от края до края людьми запружена. И что самое жуткое – тишина стоит. Мёртвая. И энто при таком-то сброде народа, скатертью дорога, когда шум должон быть слышен в городских окрестностях, а не то что здесь! Стоят люди – столбы столбами, словно все старательно статую Олдя Великого и Двуликого изображают. Друг на дружку не взирают, друг с дружкой не разговаривают, гляделки пустые, улыбки безжизненные, показалось даже, что не дышат. Но нет присмотрелся к ближайшему мужику – грудь хоть и едва заметно, скатертью дорога, а двигается.

Кстати, все елсы куды-то сгинули, до единого.

Энто хорошо, думкаю, знать, не всё ещё пропало. А что в энтом хорошего, додумкать не успел. Потому как словно мало мне было прежней жути – другая попёрла.