– Но ты должен мне помочь, – продолжал Лайт.
– Разумеется! Чем угодно.
– Полечу в Кокервиль я… и не я.
– Я не понимаю тебя.
– Отлично понимаешь, но боишься слов. Чтобы действительно принести пользу, мне нужно лететь туда в витагеновой плоти – неуязвимым и всемогущим.
– Ты рехнулся!
– Думаю, что сейчас я умнее, чем когда-либо раньше. Пусть Минерва изготовит матрицы моего мозга и перенесет в оболочку чева. Раз уж мы не смогли создать его, каким он должен быть, пусть удовольствуется моим Интом.
Милз все еще думал, что Лайт шутит, фантазирует, разыгрывает, но что-то мешало ему улыбнуться.
– Ты избрал оригинальную форму самоубийства. Это было бы остроумно…
– Еще никогда я не говорил так серьезно, как сейчас, Бобби! – оборвал его Лайт. – Ты просто еще не привык к этой мысли, как привык я. Никакого самоубийства не будет.
– Но ты ведь перестанешь быть человеком!
– Да, я перестану есть, пить, дышать… Но я многое сохраню. Нет сомнения, что я сохраню способность мыслить. А сколько я приобрету!
Лайт продолжал перечислять хорошо им знакомые, не раз обдуманные свойства чева, но Милз не слушал его. Он сидел сгорбившись, будто придавленный навалившимся на него тяжким грузом. Он со страхом смотрел на Гарри и видел по его лицу, что решение его выношенное, твердое и необратимое.
– Это ужасно, – прошептал он. – Вспомни Кэт.
– Я много о ней думал. Но… когда речь идет о жизни людей, нельзя упускать ни единого шанса, – процитировал он Милза. – А то, что я хочу испытать, даже любопытно. Забыл! Ведь я еще обзаведусь бессмертием! Согласись, что и это не безделка.
– Ты еще шутишь.
– Ты думаешь, что я потом потеряю чувство юмора и не смогу шутить?
– В том-то и дело, Гарри, что мы не знаем, что ты потеряешь и что сохранишь. Минерва не успела промоделировать даже сотой доли возможных вариантов. И то, что уже выведено, предсказуемо лишь в той или иной степени вероятности.
– Спасибо, что напоминаешь мне таблицу умножения. Ты действительно ошеломлен. Но ты должен признать, что другого выхода у нас нет.
– Все, что угодно, только не это!