– Ты многому научился, Глеб.
– Ты многому научился, Глеб.
– Судьба научила… – улыбаюсь я.
– Судьба научила… – улыбаюсь я.
Это так здорово – опять видеть отца рядом, знать, что он жив – вопреки тварям, подмявшим под себя Россию, вопреки подлым законам искалеченного мира. И так хорошо – чувствовать в своей руке ладонь отца, так легко – шагать с ним одной тропой.
Это так здорово – опять видеть отца рядом, знать, что он жив – вопреки тварям, подмявшим под себя Россию, вопреки подлым законам искалеченного мира. И так хорошо – чувствовать в своей руке ладонь отца, так легко – шагать с ним одной тропой.
Мне многое надо ему рассказать, попросить совета…
Мне многое надо ему рассказать, попросить совета…
Только отец вдруг останавливается. Я удивлённо на него смотрю. А он качает головой:
Только отец вдруг останавливается. Я удивлённо на него смотрю. А он качает головой:
– Дальше ты сам, Глеб.
– Дальше ты сам, Глеб.
Почему? Непонятно.
Почему? Непонятно.
Горько и обидно.
Горько и обидно.
– Папа!
– Папа!
Я тянусь к нему, но его фигура уже тает в дымке. И остаётся лишь голос – ясный, отчётливый:
Я тянусь к нему, но его фигура уже тает в дымке. И остаётся лишь голос – ясный, отчётливый: