Да, неприятно застывать, вслушиваясь в каждый подозрительный шорох. Когда ветер катит мусор по грязным тротуарам, а тебе чудится шелест лап прыгунца. Когда силуэт разлапистой ветки – как готовый к броску живоглот.

Но сердце колотится не из-за этого. И не от этого – холодные капельки пота на висках…

Самое трудное – знать, что за твоей спиной люди, которые в тебя верят.

– Уф-ф! – выдохнул я, едва дома заслонили нас от бункеров ОКАМа. И снова включил фонарик.

Посветил перед собой, прямо, налево. И аккуратно обошёл воронку.

В темноте её заметить куда труднее…

Мы повернули направо.

Обошли груду ржавчины, сохранившую смутные очертания троллейбуса. И дальше двинулись по обычному проспекту в спальном районе города.

То есть лет двадцать назад он был обычный. А сейчас дома густо оплела какая-то коричневатая хрень, напоминающая лианы.

Никогда не видел её раньше. Но рассматривать это вблизи нет ни малейшего желания.

Я держался посреди проезжей части, не поднимаясь на тротуары, покрытые стекловидной плёнкой. Там, где плёнка растрескалась, сквозь щели пробивалась трава. Частью – изменённая.

На проезжей части трещин не меньше. Она вообще вся неровная, бугристая – будто ей лет сто, не меньше. Но почему-то здесь ни хрена не растёт.

И, кстати, машин тоже нет – бесформенные ржавые кучки изредка видны только во дворах.

Это даже подозрительно.