– Очень остроумно подмечено, ваша светлость!

– Божественный дар создавать мелодии, – проговорил Лоенгрин, – как и подбирать затрагивающие нас слова… дан Господом для возвышения человека. Чтобы он еще дальше уходил от животных и приближался к Нему. А как используешь этот бесценный подарок Неба ты?..

Бард произнес растерянно:

– Ваша светлость!.. Но песни про любовные утехи слушают охотнее!

Лоенгрин сказал невесело:

– Да, верно. Особенно простолюдины. Те вообще ничего другого просто не понимают.

– Золотые слова, ваша светлость!

Лоенгрин покачал головой, вперил тяжелый взгляд в барда.

– Но ты и благородных людей опускаешь до уровня простолюдинов?.. Вместо того чтобы даже простым людям петь о красоте, благородстве, чести, доблести, возвышенной любви, верности и долге! Они тоже наши братья и сестры, в них тоже есть искра Божья!.. Ладно, вот как мы поступим. Попробуй другие песни. Те, что поднимают человека, а не опускают.

– Ваша светлость?

– Плотские утехи, – сказал Лоенгрин, – часть нашей жизни, но не обо всем нужно говорить. Иначе быстро скатимся в то болото, откуда никогда не выбраться…

Барон Коллинс, наблюдавший, как молодому герцогу ножницами подравнивают волосы, проворчал:

– Мне кажется, это Ортруда…

Лоенгрин насторожился.

– Что с нею?

– Она подсказала этому, – буркнул барон. – Ортруда умная женщина, ваша светлость. Не только красивая, что само по себе уже великое достоинство, но и умная, что удивительно. Поумнее не только своего мужа, но и… даже не знаю. Я видел, как она ему втолковывала. И, вы правы, он сразу же перешел в песнях от высокого к… гм… пониже. Я слышал и раньше его песни, было по-другому.

Лоенгрин слушал молча, не двигался, а то ножницы зловеще щелкают то возле уха, то возле носа.

– Ваша светлость? – спросил наконец барон.

Лоенгрин тяжело вздохнул, обратил суровый взор на барда.

– Понимаю, от высокого к плотскому спуститься легко, а обратно тебе подниматься уже не захочется… Да и тяжело, это же путь отречений от приятного низменного…