Потом был взмах топора, еще один и еще… Двор заполнился булькающими звуками агонии и сладострастными стонами убийцы. Почти не осознавая себя, он, Васютин, бросился на бессильных трясущихся ногах к изрубленному телу матери, которое еще билось в предсмертных судорогах, отдавая останкинской земле остатки своей недолгой жизни.

— Мамка-а-а-а! — разнесся его шепчущий детский крик по залитому кровью двору…

— И ты, отродье?!! — задыхаясь от ненависти, взревел отец Евдокии перекошенным беззубым ртом.

Погоня была короткой, но такой долгой, будто каждый шаг убегающей от смерти девчушки мог вместить в себя не одну людскую жизнь. Он настиг ее ударом обуха в спину у порога избы, куда Евдокия бежала за спасением — к иконе Смоленской Божией Матери, что висела над лампадкой в углу светлицы. Сбитая с ног, девочка влетела в сени, гулко охнув, и на четвереньках поползла к спасительному образу. Когда она уже почти добралась до него, выкрикивая обрывки молитвы, послышался сдавленный смех…

Чуть ощутимое колебание воздуха от летящего вниз топора тронуло Евдокию по волосам, покачав пламя крошечной лампадки. Спустя вечность, полную отчаяния и жалости к покойной матушке, лезвие вгрызлось в беспомощную плоть ребенка.

Обожженное ужасом, сознание Васютина лопнуло. Враз наступила тишина. В тишине этой была какая-то новая жизнь, легкая и светлая. «Живу, живу, живу, живу», — трепетал его рассудок, стиснутый страшными воспоминаниями деревенской девчушки.

Тогда перед его взором возник двор, обнесенный плетеной изгородью, что стоял подле крепко срубленной избы. Он снова был наполнен яростной мужской бранью, сквозь которую прорывался умоляющий плач еще живой матери. И все повторилось, словно и не происходило с ним только что…

Повторилось и в третий раз, и в четвертый, снова и снова муча Васютина, который наматывал круги ада Евдокии на свою душу. Когда это происходило в пятый раз, сознание Кирилла пустило свои первые несмелые ростки. Уцепившись за образ Богородицы, оно старалось пробиться сквозь завесу чужого кошмара. На шестом круге он смог едва почувствовать себя. А на седьмом, когда обезумевший убийца принялся рубить жену, он отчетливо услышал: «Оля, Женька». С этого момента Кирилл стал собирать себя по крупицам, сперва ощутив желание уничтожить ублюдка с топором. Попав в последние минуты жизни Евдокии в восьмой раз, он уже знал, что произойдет дальше. Отстраненно видя происходящее, изо всех сил пытался выбраться из западни, силясь понять, кто он такой и кто такие Оля и Женька.

Лишь когда жестокая расправа стала повторяться в одиннадцатый раз, Васютин наконец смог разглядеть лица собственных жены и сына сквозь завесу кошмара. Сразу после этого его собственная жизнь понеслась перед ним яркими вспышками отрывочных воспоминаний, которые стали складываться в единую картину, заслонившую собой память девчушки. Собрав оставшиеся силы, он швырнул их на то, чтобы закричать. И стал рывками выныривать из адского забытья…