Но Прескотт, скорее всего, понимал, что, вызвав солдат и приказав им арестовать начальника генерального штаба — не какого-то старого чинушу, а настоящего солдата, как они, — он получит только кучу новых неприятностей.

А может, Прескотт подозревал, что солдаты вместо Хоффмана арестуют его самого. Он уже несколько недель прощупывал настроения армии.

Хоффман же понятия не имел, что ему теперь делать. Он не мог спорить о том, что ему не удалось прочесть, и был на сто процентов уверен, что не вытянет этого из Прескотта. Можно, конечно, было дать выход животному инстинкту — ударить кулаком по этой проклятой самодовольной, покровительственной роже, но это принесло бы ему облегчение всего на несколько секунд.

Оставалось только одно: перестать пытаться отгадать намерения Прескотта. Пусть делает что хочет. Хоффман решил просто не обращать на него внимания. Это походило на бескровный военный путч. Но полковник знал, что испытание наступит рано или поздно. Вот тогда в один прекрасный день приказы его не совпадут с приказами Прескотта; тогда и выяснится, за кем пойдут солдаты.

Прескотт продолжал собирать вещи. Хоффман вынужден был уйти и подавить желание подобрать мяч, оставленный на его поле.

Он спустился по лестнице, чувствуя себя полным идиотом потому, что не размазал Прескотта по стенке; с другой стороны, он понимал: жаловаться глупо. Он никогда не знает, что еще есть в запасе у Прескотта, — но разве это такая уж трагедия?

Однако в мире лишений укрывательство ресурсов являлось самым тяжким преступлением.

«Да. Так оно и есть. Посмотрите на меня — что я сделал в Кузнецких Вратах? Я могу сделать это и сейчас. Когда речь идет о жизни и смерти, нельзя ничего прятать от сограждан».

По пути на улицу Хоффман прошел мимо Лоу и Риверы. Оставив шлемы на подоконнике, солдаты стояли в вестибюле и ели; при виде Хоффмана они, казалось, смутились. Прекрасно. Ни для кого не секрет, что Хоффман и Председатель не ладят между собой. Это даже неинтересно в качестве сплетни.

Он заставил себя сосредоточиться на неотложных делах: необходимости сооружения временных жилищ для гражданских, поддержании работоспособности флота. Нужно было также связаться с Берни. Она была его единственным другом, единственным человеком, который хотел и мог его выслушать. Она все разложит по полочкам. Она избавит его от чувства полной никчемности.

«Так что мне теперь делать с этим диском? И почему я, пережив две, нет, три войны, должен по-прежнему бегать к Берни и спрашивать, правильно я поступил или нет?»

Он решил пока не рассказывать Майклсону о диске — на всякий случай, чтобы не навлекать на капитана неприятности. У Майклсона хватало своих проблем. Он был вдобавок большим любителем интриг и обожал эти чертовы шпионские игры с Прескоттом. Интересно, а вдруг Прескотт попытается его завербовать?