Свежеобретенная супруга моя, до того ворковавшая на ручках моих слова любви по-новогречески, внезапно сменила репертуар и диапазон. Мгновенно перекрыв сирены кортежа и призывы сопровождения на том же языке. Могучим акустическим ударом спецмашины были сметены самую малость в сторону, и продолжили движение по безопасной уже для нас траектории. Я замер с поднятой ногой, когда они промчались мимо, обдав нас жарким выхлопом и соляровым перегаром, и проскочили за ограду Белого Дома.

И что тут скажешь? В присутствии женщины? Не лучше ли будет в этом случае промолчать? Поскольку слова наружу просятся крайне неделикатные? Донеся драгоценную ношу до столика, усадив на стульчик и успокаивающе поглаживая по плечам дрожащее тельце, я все-таки спросил в пространство:

– Что это было? Как называется?

– Это слуги народа проехали к месту службы! – сказали мне из окружающего пространства.

– И они до сих пор живы?! – восхитился я долготерпением Русского Народа. – Или же это просто проявление присущего Русскому Народу раболепства перед Властью?

– Ты не умничай тут, жених-провокатор, – ответили мне из окружающего пространства, – это наш «неуловимый Джо»! Неуж непонятно?

– Так бы сразу и сказали. Теперь – понятно!

Катя потребовала разъяснений. Пришлось сначала рассказать, а затем растолковать ей анекдот про «неуловимого» ковбоя. Оказалось, она знала этот анекдот и раньше. Только на «ридной мове». А Грише этот анекдот рассказывал папа. На испанском. Давно уже. Вот ведь какой удивительной популярностью пользуются у народов мира американские ковбои. В отличие, скажем, от чабанов.

– Впрочем, – сказал я, поднимая бокал – мы собрались тут совсем по-другому поводу. Я поздравляю тебя и себя и желаю тебе и себе, Катя, долгих лет счастливой жизни со мной! Горько!

– Горько! – радостно заорали со всех сторон зеваки и просто посетители кафе и моментально приняли живейшее участие в качестве гостей. Работа у гостей на свадьбе простая и приятная. Ешь, пей, танцуй и кричи «горько». Всем весело и хорошо. Народу постепенно собралось полное кафе. Все нас поздравляли и желали счастья в личной жизни. Нам с Катей тоже приятно. Празднество набирало постепенно обороты. Даже музыканты откуда-то появились и вживую наяривали так, что мы с Катей все ноги отплясали.

Гришуня наш снюхался с какой-то голопузо-голоногой здешней девицею младой, насквозь пирсингованной в пупочек и ноздри. Чинно потанцевал ее некоторое время и, соблюдя приличия, пропали оне в аллеях тенистых, освещенных уже причудливо фонарями и лунным светом. Часа через два снова мелькнули на танцульках и вскоре же опять дематериализовались. Исчезли, как показало время, они в этот раз прочно. Некоторое беспокойство мое вскоре улеглось. Ничего с ним, с Гришаней нашим, тут не случится. Разве что не выспится немножко, да проголодается.