На серьезную информацию, однако, она уже не рассчитывала, может быть — так, какие–нибудь несущественные подробности, и действительно, Дуремар, который, по–видимому, тоже считал, что кредит его личных обязательств на сегодня исчерпан, лишь немного, как лошадь, которой мешают мухи, помотал головой и беспечно махнул ладонями — какая, мол, ерунда, пусть это тебя не волнует.

Вся его первоначальная настороженность, по–видимому, уже рассеялась, он пришел в свое обычное расслабленное состояние — потому что, как девушка, маленькими глоточками выцедил бурый, дохнувший маслами коньяк, а затем, вероятно, почувствовав некоторое возбуждение, протянул к ней холодные синеватые руки в чернильных прожилках:

— Ну, Ивонночка!.. Мы теряем драгоценное время!..

Сладкий голос его заметно дрожал, а змеиные мягкие губы вытягивались, образуя трубочку.

Ивонна поежилась.

Интересно, подумала она, а Кора согласилась бы на Дуремара, если бы, конечно, он аннулировал ее повестку?

Наверное бы согласилась.

Мысль мелькнула и растворилась в вялом ожесточении. Какой смысл было думать об этом? Кора уже фактически не существовала. А Дуремар, напротив, пребывал сейчас в здравии и благополучии: распахнул свои длинные, как у паяца, нескладные руки и два венчика пальцев на них, будто щупальцы, медленно колыхались:

— Ну, Ивонночка!.. Ну мне же через полчаса — опять на работу…

В голосе его звучали недоумение и обида.

Тогда Ивонна нехотя ему улыбнулась, и Дуремар мгновенно пересел на диван — осторожно, как гусеница, прильнув всем резиновым телом и еще более осторожно взявшись за отвороты халата.

— Ну вот, мы, наконец–то, и вместе…

Пальцы у него и в самом деле были холодные.

Ивонна вздрогнула.

И в это время прозвучал резкий требовательный звонок в прихожей.

В общем, как не заладилось с самого утра, так, видимо, и продолжалось, — потому что когда она, кое–как успокоив ополоумевшего Дуремара и всей жизнью поклявшись, что ни один человек сюда не покажется, с превеликим трудом запихала его в крохотную подсобную комнатку, размерами похожую на чуланчик, то, сама вся в смятении, открыв наружную дверь, она увидела не соседку, на что в глубине души почему–то надеялась, и не почтальона, приносившего иногда заказную корреспонденцию, даже, в общем, не Клауса — у Клауса был свой собственный ключ — а увидела Франца, ощерившегося от злости, и причем за спиной у него маячила какая–то не внушающая доверия, потрепанная фигура.

Вот уж кого она совсем не хотела бы видеть.

— В чем дело?

Однако, Францу было в глубокой степени наплевать на это.