Голос у нее был такой, что подросток вздрогнул. Он даже не подозревал, что у нее может быть такой изумительный голос — ни иронии, ни насмешки — проникающий, казалось, в самую душу.

Он судорожно вздохнул.

Но переживать и оглядываться по сторонам ему не позволили: деловитый капрал, у которого левый рукав мундира был напрочь оторван, а предплечье, почти до самых суставов обмотано белыми тряпками, крикнул — здоровой рукой отламывая магазин автомата:

— Не раздумывай, хлопчик!.. Сомлеешь!.. Займись, лучше, бутылками!..

Стало легче от громкого, уверенного распоряжения.

Может быть, действительно, все не так уж и плохо.

Баррикада, во всяком случае, еще сохраняла боеспособность.

Правда, интуиция подсказывала ему, что это — уже ненадолго.

И чтобы заглушить неприятный внутренний голос, поднимающий из глубин сознания приступы безнадежности, он с чрезмерной энергией подхватил рюкзак, только что опущенный перед ним запыхавшимся Старым Томасом, и, зубами развязав крепкий узел, затянутый, вероятно, в результате тряски, начал с невероятной быстротой вынимать из него длинные зеленые бутылки с пестрыми этикетками, а, расставив их, сразу же — заполнять через жестяную воронку желтым, пенящимся керосином. Каждую бутылку он затыкал пластмассовой пробкой и располагал в батарею — чтобы удобно было хвататься. И он так увлекся этим занятием, что совсем не заметил, когда к нему присоединилась Елена — только вдруг обратил внимание, что она придвигает к нему пустую посуду. Бледное лицо у нее было замкнутое и отстраненное. — Умер, — сказала она, не дожидаясь вопроса. И по тону, которым она это произнесла, стало ясно, что сейчас ее лучше не трогать.

Подросток, впрочем, и не собирался.

Краем глаза он видел, что Старый Томас, обстоятельно осмотрев баррикаду и, по–видимому, найдя ее состояние неудовлетворительным, покряхтел и покашлял, выражая тем самым позицию критически настроенного человека, а затем, все же высмотрев среди разбитого дерева более–менее подходящее с его точки зрения место, перешел туда и неторопливо, как будто находясь в своей мастерской, поздоровался:

— Топрой нотши, зольдаты!..

— Привет, привет! — откликнулись ему сразу несколько голосов.

— Ну — «народное ополчение» прибыло!..

— Теперь дело пойдет!..

— Не робей, старик, до офицера дослужишься!..

Но он, не обращая на них никакого внимания, опустился, все так же покряхтывая, на останки вконец раскуроченного дивана и, лишь полностью там устроившись, положив на упор свое допотопное, чудовищное ружье с расширенным дулом, флегматично спросил — ни к кому конкретно не обращаясь: