Теперь сарацинов уже ничто на задерживало: скерринги подходили один за другим, скоро вся площадь у корпуса бывшей Таможни была покрыта сверкающей позолотой доспехов. Плотные, как будто отлитые из металла, отряды строились, немедленно прикрываясь щитами — замирали, меняли свои развороты под взглядами командиров, а затем, повинусь приказам высокого атлетического человека, почему–то в отличие от остальных облаченного не в золотые латы, а в черные, полушагом–полурысцой, выставляя перед собой короткие копья, устремлялись в каменные городские просторы, и морозные улицы вздрагивали от их мерного топота.

Этот топот разносился, наверное, по всем кварталам. Во всяком случае, на баррикаде, составленной из трех легковушек, поперек проржавевших остовов которых была навалена всякая дребедень, он был слышен достаточно ясно — очень близкий, накатывающийся, перемежающийся металлическим лязгом оружия.

Доносился он откуда–то из–за канала, в неподвижной воде которого сейчас отражалась луна и огромное, наползающее на нее, зловещее облако.

— Близко, — сказал один из гвардейцев, постоянно зевающий, пытающийся таким образом приглушить изматывающее ожидание. — По мосту, конечно, пойдут. Прорвались..

А другой, у которого желтели на рукаве шевроны капрала, осторожно погладил свой автомата и ответил:

— Сейчас появятся…

И еще один, третий, гвардеец — без полушубка, прижимающий, как палку, не автомат, а винтовку с исцарапанным, стянутым болтами прикладом, передернул плечами и тихо пожаловался:

— Холодно. Замерз, как собака…

— Так надо было одеться, — сказал капрал. — По тревоге положено: сначала оделся, потом взял оружие. Что ж ты, порядка не знаешь?

Но дрожащий гвардеец отвернулся и сплюнул:

— Какой там порядок — выскочил из квартиры, как мокрый заяц…

А, который зевал, неестественно усмехнулся:

— Сейчас нас оденут… На три метра под землю — сразу согреемся…

Он, наверное, хотел ободрить себя этой незатейливой шуткой, но его голос предательски дрогнул, и прозвучала она зловеще.

— Не каркай! — раздраженно сказал замерзший.

А капрал, который, по–видимому, выполнял на баррикаде функции командира, построжавшим казарменным голосом бросил в их сторону: Разговорчики!.. — и затем, обернувшись туда, где неподалеку от баррикады копошился в тени соседнего дома еще один человек, произнес совсем уже по–другому — хрипло и добродушно:

— Ну как там, хлопчик?

Человек стремительно поднял голову.

— Двадцать бутылок, — весело сказал он. И, пожалуй, наберу еще парочку. Керосин, жалко, кончается…

Голос у него был — подростковый, ломающийся.