Парта моя стояла впритык к окну, за окном находился привычный мне школьный двор, обсаженный тополями, поднимались в углу его горы досок, прикрытые листами толи, ровной грязной разбухлостью чернела прямоугольная игровая площадка, вязли вокруг нее голые прутья кустов, снег практически уже весь сошел, тупо, серо, уныло раскинулись там и сям невероятные лужи, глина на подсохших пригорках казалась коричневой, и лишь кое–где, как короста еще не выздоровевшей земли, обреченно проглядывали желтизной слежавшиеся ледяные останки.

Да белели щербатые отполированные черепа, сохранившиеся на школьной ограде.

В общем, все выглядело, как обычно.

И тем не менее, я определенно чувствовал, что что–то за окном изменилось — то ли солнце приобрело горячий рыжеватый оттенок, то ли тронулись на деревьях, прорезываясь, заплывшие горькие почки, очень трудно было понять, что именно, некоторое время я просто таращился, как бы внезапно очнувшись, и вдруг, точно в озарении, услыхал — звонкое, совершенно весеннее теньканье частых капель.

То есть, зима, по–видимому, завершилась.

Это было вчера.

А сегодня, уже с утра, заплескалось и гулко зашлепало буквально по всему мокрому городу. Капало с пальцев сосулек, во множестве еще отвисающих под скатами крыш, капало с широких карнизов, где пластинчатый мутный лед по–немногу дотаивал, оставляя после себя шероховатую пленочку копоти, капало из водосточных труб, в сердцевине которых, наверное, тоже еще сохранились бугристые ледяные наросты, капало со всевозможных навесов и выпуклых лепных украшений — временами казалось, что сам влажный воздух рождает эти холодные, крупные, будто виноградины, капли.

Громкое беспечное бульканье гуляло по улицам.

Даже сарацины, по–моему, повеселели.

То они, угрюмые, с опущенными лицевыми забралами, обязательно человека по три, по четыре, патрулировали притихшие городские кварталы — непрерывно оглядываясь и держа оружие наготове, а то вдруг разом, словно по чьей–то команде, оккупировали пивные подвальчики, открытые в последние дни круглосуточно — крепко заперлись там, чуть ли не забаррикадировались — и лишь по нестройным безудержным песням, пробивающимся сквозь окошки, едва высовывающиеся из тротуара, можно было догадываться, что данное заведение функционирует в полную силу. Да еще иногда, по–видимому, обалдев от «водяры», которую в эти дни оплачивал Финансовый департамент, захотев нормально дохнуть или просто обуреваемый жаждой подвига, выползал по мокрым ступенькам наверх какой–нибудь упившийся воин и, не понимая, как он, собственно, здесь очутился, вытащив из ножен заточенный кривой ятаган или просто размахивая над головою ножкой от стула, испускал гортанный могучий крик, зовущий в атаку, а затем грузно падал и лежал, как колода, пока кто–нибудь из соратников не уволакивал его обратно в подвал.