— Ладно, ладно! — нетерпеливо сказала Елена.

Дверь без стука закрылась.

Елена опять подтолкнула меня.

— Совсем сбрендила, — сказала она. — Или, может быть, догадывается о повестке. Ты смотри не сболтни, если вдруг как–нибудь с ней столкнешься…

— А что ты собираешься делать? — спросил я.

— Что–нибудь придумаю…

— Говорят, что добровольцам на военную службу дается отсрочка…

— Какая?

— Три месяца…

Елена вся сморщилась.

— Знаешь, давай сейчас об этом не будем. Я сказала: придумаю. И придумаю, можешь не волноваться!..

— А когда у тебя срок призыва?

— Времени еще много…

Елена заметно нервничала: покусала упругие губы, которые были накрашены, и, повесив на вешалку куртку с немного распарывающимся вытянутым рукавом, быстро–быстро, по всей фигуре, одернула праздничный белый фартук — поправляя его, хотя необходимости в этом, по–моему, не было.

На меня она смотреть избегала.

И я тоже почему–то занервничал.

А когда мы прошли на кухню и, на мой взгляд, бесцельно остановились у круглого, невероятных размеров стола, где на скатерти, как будто ожидая приема, аккуратно лежали салфетки из тонкой цветной соломки, то она повозила серебряной ложечкой по одной из таких салфеток, а шепнула — как будто боялась, что нас подслушивают:

— Иди мойся. Полотенце возьми — которое с голубой каемкой. Вообще, прими, пожалуйста ванну…

— Зачем? — удивился я.

— Ну, затем!.. Делай, что тебе говорят!..