— Кретин!.. — вопила она. — Недоносок!.. Дерьмо кошачье!..

И другие тоже вопили:

— Задолбанец!..

— Сделай ему козью морду!..

Тут бы они, наверное, меня и прикончили. Ну, конечно, не убили бы, ясное дело, но измолотили бы так, что я ползал бы по песочнице, как слепое полураздавленное насекомое. Тем более, что до этого состояния мне уже оставалось совсем немного, но в тумане беспамятства, который меня окутывал, прозвучал вдруг отчаянный женский крик: словно вихрь, раскаленным винтом закрутился внутри песочницы — Косташ, Мымра, Радикулит, и, по–моему, даже дон Педро были отброшены, закипела и как бы разорвалась кошмарная перебранка, напряженные сильные руки куда–то потащили меня, я споткнулся о чугунные остовы скамеек, и Елена, которую я чуть было не повалил, распрямилась и яростно прошипела:

— Ну, иди–иди, шевелись, придурок набитый!.. Смотри себе под ноги!.. Черт бы тебя побрал, да ты вообще двигаться можешь?..

— Могу… — сказал я.

— Ну так — двигайся, переставляй костыли!..

Самое интересное, что я еще делал попытки вырваться. Кровь из треснувшей брови текла мне в глаза, жутковато звенело и, видимо, опухало левое ухо, хлюпало в разбитом носу, а один из передних зубов пошатывался, более, вероятно, не удерживаемый порванными корнями, в общем, я был в полуразобранном состоянии, и тем не менее, вяло старался освободиться, потому что несмотря ни на кровь, ни на страх, что меня окончательно изувечат, всплывала передо мною морда ненавистного Карла, и сквозь мякоть коричневых губ змеились мерзкие оскорбления.

И ужасно ныло под ребрами, куда он ударил меня кинжалом.

Сон становился явью.

Что–то соображать я начал только в парадной — когда Елена, прислонив меня к холодным радиаторам отопления и сказав: Подожди–подожди, дай я тебе хотя бы кровь с лица вытру, — начала промакивать мне щеки и нос платком, от которого вдруг запахло цветочной свежестью.

Пальцы у нее двигались очень профессионально. Она как будто всю жизнь ухаживала за ранеными.

— Я его убил? — спросил я, тоже доставая платок и прикладывая его к щекам и к липкому подбородку. Соображал я всетаки еще не слишком отчетливо. — Не убил? Ну так я его найду и убью!..

Я был уверен, что сделаю это.

Елена выкинула платок.

— Помолчи, — сказала она. — Помолчи. Тебе прежде всего сейчас надо умыться. Ты не можешь в таком виде появляться дома.

Она словно бы немного поколебалась и добавила — с нерешительностью, которая была ей несвойственна:

— Ты знаешь, я получила повестку…

Все мои неприятности тут же выскочили у меня из головы.