За одним столом вместе Рауль Марвин, его бывший главарь, судья Левен — в мантии, парике и с молоточком, затем полковник О’Коннор, шеф интендантской службы янки в Сан-Сильвере, и начальник сан-сильверского гестапо Оллендорф. Они жрут, пьют и улыбаются друг другу. Доносятся обрывки их бесед:

«…и триста двадцать ящиков повидла. Твоя доля, Рауль, — десять процентов».

«Джо, это большой груз. Надо дать на лапу Оллендорфу, чтобы его парни не заметили, как мы вывозим…»

«Я вас уверяю, Эрих, что могу любого невиновного повесить, как котенка. А если действуют законы военного времени, то…»

«О, разумеется, ваша честь! Но все должно быть надлежащим образом оформлено и запротоколировано, учитывая расход боеприпасов, а также рабочее время палача и врача — только тогда смерть обретет силу закона…»

Два штурмана СС подводят к Левену растерянного паренька.

«Отказ от службы? дезертир?» — недовольный, что его отвлекли, Левен вытирает лоснящиеся губы салфеткой.

«Расклеивал пораженческие листовки, ваша честь! И слушал английское радио. Настоящий предатель».

«Именем закона — к стенке!» — ударяет Левен молоточком по столу между тарелками.

«У меня мать больная», — невпопад бормочет паренек.

«У всех больные матери, — парирует Левен, — и у тех, кто, не щадя себя, сражается на фронтах — тоже!.. И в этот трудный час, когда победоносный вермахт… некоторые отщепенцы… трусливые и подлые отродья… Увести! Так о чем я говорил, герр оберфюрер? Да, о законности! Это — священное для нас понятие…»

Аник оглядывает зал. Эсэсовцы, янки, судейские крысы, легавые, бандюги, торгаши и шлюхи. Какая милая компашка собралась здесь!..

«Они и не были врагами никогда, — догадывается Аник. — Они всегда заодно, просто не договорились, как делить хабар — вот и поцапались. Господи, и на эту-то грязь я себя потратил!..»

«А-а-а, Аник! сыночек, ты пришел к своему папочке!» — заметив его, ликует Марвин.

«Катись ты к сучьей матери, Рауль, — отрезает Аник, подходя. — Папаша выискался, тоже мне».

«Фу, как ты грубишь старшим!»

«А что мне с вами церемониться, жмурье?»

«Сам-то живчик, — по-американски, во все зубы, щерится О’Коннор. — Не очень-то хвост задирай — укоротить могут…»

«Голова не бо-бо? — презрительно косится на него Аник. — Куда я тебе попал — в висок или в затылок?..»

«Аник, Аник, — судья Левен примирительно вздымает дряблые ручки, — зачем поминать старое? Когда-то я приговорил тебя, но это ничего не значит!.. Мы сейчас все в одной лодке, ни к чему ее раскачивать. Ты среди своих, среди друзей… Выпей, потанцуй, и все забудется».