— Думаешь, изменилось бы что-то, откажись мы подписывать? Ты что, первый раз эту комедию видишь? Ну, допустим, отказались — и что? Волокиты чуть больше, только и всего. Отмудохают, как следует, да не один раз, и показания выбьют. Все равно подписали бы. Так какой смысл доводить до этого, если уже все предрешено? Хоть я и недоучка, но говорю тебе точно: здесь нарушаются все мыслимые нормы Уголовно-процессуального кодекса. В мирное время самый паршивый адвокат сумел бы нас отмазать. Но сейчас война, и наши подписи или отказ от них никакой роли не играют. Нас все равно расстреляют.
Гусев тяжело вздохнул и сказал:
— Обидно. Умирать всегда страшно, ты не хуже меня это знаешь. Сколько мы под этой смертью ходили. Но чтобы вот так, от своих… Ведь ни за что, абсолютно ни за что… Обидно…
— Может, пронесет еще? — с робкой надеждой спросил Чечелев.
Гусев невесело хмыкнул:
— Может быть. Странный ты какой-то, Леха. То уверенно заявляешь о нашем расстреле, то надеешься на чудо, которого точно не произойдет. Такое только в кино бывает да в книгах. А мы попали. И попали всерьез.
— Знаешь, командир, наверное, для тебя это неубедительно прозвучит, но немного преодолеть страх мне помогает вера в Бога. Я верю, что с земной смертью моя жизнь не закончится. Просто она перейдет в другую форму. Я покину это тело без сожалений. Как будто оставлю старую одежду…
— Это наши-то тела старые? — перебил его Гусев.
— Ты не понял. Это сравнение. Старикам смерть не менее страшна, чем молодым.
— А что дальше-то? Ну, покинешь ты свое тело. А потом?
— Потом и узнаю. Я верю, что уже не первый раз живу в этом мире. Мне, нынешнему, не дано знать, в какой ипостаси я уже жил ранее, и в этом заключается одна из сторон непостижимости и величия божественного.
Гусев катал желваки, слушая Чечелева. Ему, отрекшемуся от Бога, было не то, чтобы неприятно это слышать, совсем нет. Он чувствовал свою вину за отречение и желал получить прощение. Но простит ли его Бог за сказанное? Хоть Он и милосерден, но если от Него отворачиваются, то кого видят? Дьявола?
— Что-то слабо верится, — сказал Павел и тяжело вздохнул.
— Не хочешь — не верь. Дело твое, — тоже вздохнул Леха.
Лютый приник к уху Студента и зашептал:
— Леха, только не обижайся. Ты тут весь такой правильный, просветленный, можно сказать, а ведь скальпы снимал.
— Сатана настолько сильно удерживает всех нас, что любого, желающего освободиться от его хватки, он подвергает еще б
— Так это Сатана тебя надоумил скальпы снимать? — опять прошептал Гусев в ухо товарищу.