— Делать вам нечего, — ворчала Берта.

— Совершенно нечего, — подтвердил Кир. — Абсолютно.

— Ладно, развлекайтесь…

Редиска, к чести ее сказать, взошла на удивление быстро — сорт этот, называвшийся «пятнашка», оказался селекционным, и урожай можно было собирать уже через две недели. Лилейники отлично прижились, а вот с укропом что-то не заладилось, всходы получились чахлыми и напоминали жалкие хвостики. Видимо, почва после малины оказалась для укропа слишком бедной.

— Удобрить бы это все чем-то, — сокрушался Ит. — Может, договориться в колхозе?

— Вот только не надо сюда навоз привозить!.. — взвилась Берта. — Чтобы тут провоняло все?! Ну спасибо!..

— А откуда про это дело знаешь? — удивился Кир.

— Откуда… у нас возле дома сад большой… был, — поправил себя Ит. — Мы же сами выращивали все. И цветы, и зелень понемножку. Ничего серьезного, правда, не сажали, только то, за чем сутками следить не нужно. Мы же постоянно на выездах, поэтому с посадками не разбежишься.

— Гермо, — ткнул его железным пальцем в бок Кир. — Говорю же, любой гермо любой тетке сто очков вперед даст… так ведь не верят.

— Кто не верит? — не понял Скрипач.

— Да никто. Неважно. А чего у вас там еще росло?

Позже воодушевленный итскими ботаническими успехами Кир приволок из леса несколько колючих кустов шиповника, усыпанных яркими розовыми цветами, а потом, пропав куда-то на полдня, вернулся, таща в рюкзаке корень хмеля, корень виноградной лозы с тремя побегами и почему-то — гжельскую сахарницу, старую и пыльную. Откуда это все, он объяснять отказался наотрез.

— А все-таки? — не отставал от него Скрипач.

— Рыжий, давай считать, что я это все спер, — строго сказал Кир. — Еще вопросы есть?

— А не накостыляют?

— Нет, — голос Кира звучал уверенно, — точно говорю, не накостыляют.

Позже он потихоньку рассказал Иту, что все эти богатства он добыл у заброшенного много лет назад дома, который нашел в лесу. Дом, собственно, уже развалился практически полностью… тягостное зрелище, вот и решил, что Скрипачу про это не надо говорить. Расстроится еще…

Дни тянулись за днями, неспешные, легкие дни огромного, как само небо, подмосковного лета; и не было в этих днях места тревогам, печали, тягости. Легкие, как взмах крыла бабочки, утра переходили в томные жаркие полудни, сменявшиеся светлыми долгими вечерами.

И всем им в те дни, всем без исключения, было хорошо — настолько хорошо, насколько вообще возможно. Вся нервотрепка и неизвестность осталась где-то далеко, в бесконечности, а их крохотный мир сейчас отделял от тревог ветхий забор из сетки-рабицы, да вездесущая малина, которую так приятно есть, и так лень собирать.