– Ну что, родимые? – зазвенел надрывом голос капитана. – Еще кто-то хочет обняться с бревнышком и скатиться по течению к матушке и батюшке? А ну грести, шелудивые псы! Грести, я сказал!

– Грести, – сам для себя повторил Литус, закрыл глаза и начал бормотать что-то, пока с удивлением не понял, что повторяет заклинания, вычерченные стариком Хортусом на клочке пергамента – заклинание паутины смерти и ведьминых колец. Не то чтобы он собирался сделать невидимой целую барку с гребцами, единственное, чего он хотел, так это того, чтобы звон в ушах прекратился и детские ручки перестали хватать весла, но пустота, которая захватила его нутро, требовала полноты. И этой полнотой могло быть что угодно, и память вдруг начала выдавать строки заклинаний, которые он когда-то даже не успел прочесть, только окинул взглядом. И теперь он повторял их раз за разом, пока не выучил наизусть, пока не затвердил каждую руну, не поймал их интонацию и напор, не понял, как их нужно произносить, и где добавлять жар, где подпускать холод, и как сдвинуть силы воды, огня, земли и воздуха, чтобы наполнить сказанное теплом, если нет в пальцах заветного мума. И, продолжая грести, он зажмурился, сожалея только о том, что не может заткнуть и уши.

Когда Литус открыл глаза, стояла уже ночь. Но ночь была вдоль реки и над ней. Тонули во мраке оба берега, лишь иногда отсвечивая странными цепочками огней, а вокруг барки стоял свет. Вода, мутная вода Азу светилась. Или не она. Нет. Светились тела. Части тел. Разрубленные, обезглавленные, обнаженные, плывущие навстречу барке, мешающие веслам, трущиеся о борта и, кажется, продолжающие шевелиться, как шевелятся черви в выгребной яме. Светились мечи и копья, щиты и боевые шлемы, топоры и палицы, которые плыли между телами, словно были вырезаны из дерева, а не выкованы из железа.

– Глотни, – возле Литуса стоял капитан. Лицо его было бледным, и единственный глаз горел на нем пламенем.

– Глотни, – повторил капитан, протягивая Литусу фляжку. – Лучший тиморский квач. Жажду не утолит, хотя эту жажду не утолит ничто. И не смотри на меня так. Если ты думаешь, что твои глаза не светятся красным, как теперь и у меня, то ты ошибаешься. Мы все не только пересекаем реку дерьма, мы и сами это же самое дерьмо! Хотя признаюсь тебе, парень, в этот раз весело, как никогда. Уже двенадцать человек прыгнули за борт. Не знаю, что они там увидели, каждый видит свое. И двое сдохли на своих местах. Лежат в проходе. Так что нас осталось пока сто восемьдесят шесть. Ничего не имею против этого числа, но вряд ли оно останется неизменным до пристани!