Терминалами никто не пользовался.

Я пошёл дальше.

Идти стало немного легче, и я уже не покачивался, как пьяный, хотя всё ещё чувствовал тупую боль в мышцах. Через несколько минут я остановился у огромного, в пару метров шириной, иллюминатора, который принял поначалу за ещё один информационный терминал, однако вместо синеватого неба, облаков и солнца он показывал пронзительную чёрную пустоту с редкими тающими во тьме звёздами.

Потом в коридоре снова появились люди.

Я вновь прижался к стенам, как будто не хотел, чтобы меня увидели. Звучала непонятная чужая речь — громкая и отрывистая, на языке, который я не понимал. Я чувствовал себя, как в накопителе в международном аэропорту, и вдруг понял, что потерялся.

Вернуться назад?

Я обернулся, посмотрев вслед уходящей группе людей, но продолжил идти вперёд.

Станция казалась бесконечной.

После широкого иллюминатора, демонстрирующего сумрачную тишину орбиты, вновь появились яркие терминалы с трёхмерными видами, которые на сей раз демонстрировали Меркурий, напоминающий мёртвую пустыню — Венеру после массированной ядерной бомбардировки.

Я уже задыхался от усталости, а ноги, поначалу быстро привыкшие к ходьбе, к моему вновь обретённому весу, теперь подгибались от слабости, словно за прошедшие две недели я совершенно разучился ходить.

Я остановился, чтобы немного передохнуть и заметил красивое застеклённое панно на стене — вышитый земной герб в окружении звёзд и планет, похожих на разноцветные детские игрушки.

30

30

Мне повезло.

После первой миссии на Сфенеле я сразу же получил новое назначение — на тот же корабль, с тем же первым пилотом, только теперь уже не на Меркурий, а на Марс.

Перед полётом меня ждал полугодовой отпуск на Земле.

Заняться мне было нечем, Виктору я звонить не хотел, и все полгода я почти не выходил из дома. Я чувствовал себя так, словно находился в герметичной капсуле для декомпрессии, которая после двух месяцев, проведённых в космосе, мучительно медленно возвращает меня в реальный мир.

Впрочем, мир уже не казался мне таким реальным.

Вид за окном — нагруженный город, потоки машин на эстакаде, стеклянные высотки, пролетающие со скоростью звука поезда — был похож на трёхмерное изображение с информационного терминала, установленного на орбитальной станции, чтобы развлекать путников, которые ждут, когда электронное время, измеряемое по земным часам, наконец, наверстает неторопливое расписание их кораблей, и они смогут вернуться домой.

У меня была квартира, доставшаяся в наследство от матери, но не было дома, где меня бы кто-нибудь ждал.