Однако я знал, что это она.

Гефест покинул Марс только месяц спустя. Наши пути вновь разошлись. До возвращения домой у меня оставалось почти полгода, а Лида, когда мы только отправлялись к Юпитеру, была уже на Земле.

Мне хотелось вернуться. Незадолго до отлёта Гефеста я даже думал о том, чтобы написать заявление, уволиться, пересесть на ближайший корабль до Земли. Хорошо хоть мне хватило ума не рассказывать об этом первому пилоту.

Но потом я вдруг понял.

Нас разделяли миллионы миль, наши пути расходились по разным полюсам Солнечной Системы, и казалось, что новая встреча невозможна в силу каких-то неоткрытых, неисследованных ещё законов физики, из-за отрицательного притяжения магнитных полей. Однако Лида приходила ко мне, когда я лежал без сознания, упакованный в тёплый кокон, как новорожденный, с капельницей, приколотой к руке — она навещала меня, не представившись, не вписав в книгу посещений своё имя, а потом улетела на этом неуловимом Атрее, так и не дождавшись меня.

Я честно старался её забыть.

Прошла по меньшей мере сотня человеческих жизней, прежде чем я вернулся на Землю.

На Ганимеде я каждый день проверял программы полётов и вскоре нашёл Лиду — она оставалась в команде Атрея и улетала задолго до того, как я возвращался домой.

Перед отлётом я записал на суазор полученные с Земли новостные ленты и на обратном пути, мучаясь от тошноты, скуки и перегрузок почти в 6G, читал просроченные новости, чувствуя себя так, словно наша грузовая баржа прорезала ткань пространства и теперь неумолимо опережает размеренное время моей родины.

Гефест напоминал мне тюрьму, пролетавшую между планетами на скоростях, из-за которых лопались в глазах сосуды.

Во время длительных перелётов все мои мысли и желания сводились лишь к тому, чтобы дождаться часа, когда я смогу, наконец, стянуть удушающий противоперегрузочный костюм и забыться сном.

Вскоре я перестал считать время — ведь времени больше не существовало. Помню, как на обратном пути включилась тяга, Гефест вошёл в фазу торможения, а я поначалу решил, что мы просто совершаем манёвр уклонения от скопления космических камней.

Однако мы приближались к дому.

Заключение подходило к концу, и мне полагался длинный оплачиваемый отпуск. Однако я хотел улететь сразу же, получить новое назначение — в любой должности, на любом борту, — лишь бы ни единого дня, ни единой минуты не проводить на родной планете, где меня ждала пустота, по сравнению с которой космический вакуум казался наполненным движением и жизнью.

Отпуск был принудительным.

Первый пилот дал мне хорошие рекомендации, меня повысили — с такой невозмутимой расторопностью, точно все решения принимала слепая машина, — и я стал оператором второго разряда, достаточного для того, чтобы на следующем назначении претендовать на место младшего пилота.