Иван требовательно смотрел на де Вержи, спустившегося к нему в трюм. И если судить по усилившейся качке, только после того, как корабль вышел из гавани. При этом Карпов еще и потряс кандалами, в которые его заковали, едва они оказались на борту. Кстати, на ребят цепи не надели, что обнадеживало.

– Не кричи, Иван. Переборки здесь толстые, но не настолько, – тихо произнес француз с характерным акцентом и повесил фонарь со свечой на крючок. – Государем приказано произвести дознание относительно любовной связи между тобой и Елизаветой Дмитриевной.

– Чего-о?!

– Того.

– Да не было этого.

– Я знаю. Ирина мне все доподлинно рассказала. Именно поэтому я и уговорил Николая отправить за тобой меня. Иначе одному богу известно, что тебе и твоим стрельцам пришлось бы пережить в дороге. С собой я взял исключительно надежных людей, так что как только останемся одни, кандалы с вас снимем. Уверен, к тому моменту, когда доберемся до Москвы, с этим делом уже разберутся и все обвинения снимут. Во всяком случае, Ирина собирается употребить для этого все свое влияние на Николая.

– Я так понимаю, говорить о том ни с кем нельзя?

– Ты правильно понимаешь. Даже в Москве в курсе лишь единицы.

– И с чьей легкой руки заварилась эта каша?

– Судя по всему, Меншиков. Но точно не знаю. Все распоряжения исходили непосредственно от Николая. Он же подал списки, в отношении кого нужно произвести дознание.

– А кроме нас, есть еще кто-то?

– Есть. Елизавета Дмитриевна ведь тайком бегала на гулянья в Стрелецкую слободу. Так что аресту подвергли с десяток парней и девчат оттуда.

– Вот же гаденыш. Попадись только Алексашка, пришибу.

– Я же тебе говорю, уверенности в том, что это его рук дело, у меня нет.

– А у меня есть. Он, паскуда, – уверенно произнес Иван.

Откуда такая убежденность? Отчего не иезуиты? Да оттого, что им он нужен живым и непотрескавшимся. Может, и без ног, но точно с руками и обязательно с головой. А по обвинению в посягательстве на честь царской семьи очень даже можно оказаться четвертованным. А тут уж, после четвертования, не останется ни ног, ни рук, ни головы.

Лиза отложила рукоделие, поднялась со скамьи и, подойдя к окну, приникла лбом к стеклу, покрытому кружевным морозным узором. Ага. Так вроде бы полегче. Ох! И что там тетка говорила насчет иноземного семени? Да свое русское ничуть не отличается. Мутит ее знатно и с завидным постоянством.

Правда, не сказать, что она столь уж недовольна. До появления малыша еще далеко, а она его уже любит и ждет с нетерпением. Ничего не поделаешь, женская суть берет свое. Ей ведь Господом заповедано дарить жизнь.