Я застыл на месте. А Лианна уже летела ко мне, отбросив в сторону предмет, порученный ей охранять.

— Михай, Михай, — целовала она меня, — где ж ты был так долго? Здесь такое было, такое было!..

Я не сопротивлялся, глядя на профессора, который было обрадованно повернул ко мне голову, но, встретившись со мной взглядом, чуть приподнялся на локтях.

— Лариса? — через минуту не спросил, а тихо выкрикнул он.

Я покачал головой, мягко отстраняя Лианну от себя:

— Нет… Дмитрий.

И вдруг горло у меня перехватило, и глаза у меня застило дрожащей пленкой, и я вздрогнул от беззвучного плача, снова привлекая Лианну к себе и погружая лицо в ее волосы.

— Как? — послышалось издали.

Поддерживаемый Лианной, я тяжелой поступью подошел к Беловоду и сел на краешек кровати. На место, которое уже стало моим.

— Как? — повторил Вячеслав Архипович.

И я, обозленный тем, что разрешил слезам возобладать над собой, короткими корявыми фразами рассказал Беловоду обо всем, что произошло с нами.

— Так, так, — словно что-то утверждая, простонал профессор, когда я замолчал. — Это я виновен во всем, Роман. Я, только я. Когда вы ушли, я много, очень много размышлял над тем, что происходит вокруг. И пришел к выводу… Пришел к выводу, что именно наша лаборатория своим изобретением, верней, его испытаниями, пробудила все эти дьявольские силы. Ведь уже были намеки на то, что такое излучение приманивает НЛО. Вот мы и решили испытать. Испытали. На всем мире. На жизнях человеческих.

— Бросьте, Вячеслав Архипович, — попробовал я успокоить профессора. — Не берите такого в голову. Не надо фантастику к реальности припрягать. Землетрясение как землетрясение. И страшнее бывают.

— Не бывают. И это — не фантастика, Роман. Это — фантастические недальновидность и безответственность. Или же завышение своих возможностей и высокомерная спесь от их использования. Что в науке равнозначно преступлению. Что мы знаем об окружающем мире? Только то, что сами навыдумывали, подперши свои выдумки стройными теориями и формулировками, да и намалевав с их помощью так называемую картину мироздания. А эта картина не желает влезать в рамки, определенные нами! Потому что это именно мы должны быть ее тонами и полутонами, а не наоборот. Если — наоборот, то и выходит все то, что творится вокруг. Мы думали, что осуществляем эксперимент в области энергоинформационного обмена. Другие думали, что мы разрабатываем новый вид оружия… Видишь, Роман, между собой разобраться не смогли, а хотели с природой разобраться, — и Беловод горестно взмахнул рукой.

— Так можно докатиться до утверждения, что человек вообще не должен влезать в дела природы, — осторожно возразил я. — Но это мы уже проходили. Я, Вячеслав Архипович, с уважением отношусь ко всяческим религиозным пристрастиям, но давайте все-таки оставим людям — человеческое, богу — божье, а природе — естественное. Все свои ошибки должны и делать, и исправлять только мы сами. Это — не только наша обязанность, но и наша свобода. А не еще кого-то или чего-то.