А Беловод говорил все тише и тише, пока в конце концов не замолк окончательно. А через минуту тихо спросил:

— Роман, у тебя спички есть?

Я удивленно посмотрел на него:

— Вы же не курите.

— Да нет, не для этого. Насколько я понял, документы, которые были у Дмитрия, сейчас находятся у тебя?

— Да.

— Их необходимо уничтожить. Желательно — сжечь. И чем скорее — тем лучше.

— Это обязательно?

Беловод вздохнул:

— Роман, ты еще не понял. Мы находимся под арестом. Тамара все-таки пошла к Мельниченку. Тот хотел было нас в другое помещение перевести, но Лианна, — Беловод, грустно улыбнувшись, посмотрел на девушку, — такую битву устроила, что ой!.. А здесь вдобавок ко всему начался тот бой между тарелками и кремняками, о котором ты рассказывал. В конце концов решил Мельниченко нас пока тут оставить. До лучших, так сказать, времен. Только охрану возле комнаты выставил.

Я вспомнил про оранжевожилетчиков, сидящих в коридоре.

— Те?! Да разве это охрана! — скривился я. — Я их за секунду в разные стороны разбросаю. Прямо сейчас. Потому что меня уже, наверное, заждались. Да и Ларису… — и, не закончив фразы, я пошел к двери.

— Подожди, — остановил меня Беловод, — сначала уничтожь, пожалуйста, документы.

Я остановился:

— А не жалко?

— В этой голове, — профессор постучал себя по лбу, — все, что надо, есть. Лазер тоже надо разбить. Выберемся из этого переплета, вместе подумаем, своевременна ли такая аппаратура… Да и вообще нужна ли она нам.

Бумаги я решил сжечь прямо на второй кровати, стоявшей под самым окном. Потому что она представляла собой древний раритет с панцирной сеткой. Я вытянул из кофра толстенную папку, которую недавно — давно? — видел в квартире Беловода и высыпал бумаги на синие облезшие пружины. Вот только спичек не было.

— Лианна, — позвал я девушку, вспомнив о портфеле Алексиевского, — а тащи-ка сюда этого кожаного монстра.

Моя боевая подруга быстрой походкой приблизилась ко мне и присела на корточки, наблюдая за тем, как я роюсь во внутренностях обшарпанного чудовища. Вот оттуда появилась кипа измятой бумаги (черновики, которые Алексиевский просил сохранить), фотоаппарат, жмут фотопленки, плоская бутылочка из-под коньяка и в конце концов с самого дна изящная, хотя и несколько обтрепанная, зажигалка. К счастью, она работала.

Приказав Лианне жечь бумаги, на что она согласилась с детской радостью, я начал перелистывать изрисованные какими-то загогулинами, по двадцать раз перечеркнутые, черновики Сергея Михайловича. Продираясь сквозь его нервный почерк и великое множество исправлений, я выдергивал из текста отдельные фразы, не замечая, что произношу их вслух.