Профессор внимательно присмотрелся — кровь не успела свернуться, а это значит — монстр до сих пор может находиться здесь, так как не встретился по дороге. От этой жуткой догадки по телу Тимофея Романовича прокатилась волна колючих мурашек. Если бы его ноги не были парализованы, то они, скорее всего, сейчас бы подогнулись, став ватными. Но экзоскелет в боевом режиме не давал такой возможности бойцу и пресекал подобные слабости, пока человек находился в сознании и датчики могли фиксировать моторику нервных импульсов.

Боголюбов внимательно осмотрелся, но никого не заметил. Подойдя к столу, заглянул за него и обмер. Сердце ухнуло куда-то вниз. Ужасный тошнотворный запах ударил в нос. Глаза расширились и полезли на лоб.

Там лежал капитан Кошкин, вернее, то, что от него осталось. Тело с изломанными и оторванными конечностями — практически сплошь окровавленное, исполосованное чем-то очень острым — было распростерто на полу. Голова, отчлененная от туловища, находилась рядом. Широко распахнутые светло-карие глаза смотрели в потолок. Из шеи, в области разорванных артерий, торчали два пустых пластиковых шприца.

«Морфин, — догадался Боголюбов. — Но почему он сразу ввел себе такую лошадиную дозу, заведомо обрекавшую на смерть? Зачем вздумалось это делать? Он должен был выполнить данное ему поручение, а уж потом и… Неужели час жизни показался лишним? Любой умирающий будет хвататься за каждую секунду, как утопающий за спасательный круг. Любовь к жизни неистребима в человеке».

Подавив рвотный позыв, стараясь глубоко не дышать, профессор прикрыл глаза. В животе забурлило. Рука непроизвольно потянулась к вороту комбинезона, слегка потянула шнурок и нащупала серебряный крестик — почерневший от времени и пота. Он никогда его не снимал, даже в далекие годы юности, когда поступал в комсомол, а позже и в коммунистическую партию — подсознательно ненавистные, но столь необходимые для карьерного роста ученого в тот период, когда власть была в руках Вождей, а не народа. Боголюбов прижал крест-распятие к груди и начал молиться.

— Отче наш… — дрожащие губы выговаривали знакомые слова, которым его когда-то в детстве научила бабушка. Ему никогда не было так страшно, как сейчас, и молитва временно спасала от мыслей о жутких вещах.

И когда он произнес последние слова «и избавь нас от лукавого», раздался едва слышный звук. Тимофей Романович резко открыл глаза и понял, что тот, кого вполне можно назвать «лукавый», все-таки находится где-то рядом. И никуда он не исчез, не испарился, испугавшись молитвы. Профессор трижды истово перекрестился. Взрослый человек испытал по-детски сильное желание — завизжать, как испуганный ножом мясника поросенок, и убежать, спрятаться подальше от всего кошмара. Инстинкт самосохранения требовал немедленно открыть люк, ведущий к возможному спасению, и броситься наутек от неизвестно кого, кто притаился и ждет.