Голос же певца со странным именем Бард был вовсе не таким отчаянно-откровенным, как у его китары. Его душа тоже обливалась кровью, страдала от невыносимой, бесконечной боли, а иногда уносилась ввысь от такого же бесконечного счастья. Но Бард старался не выставлять напоказ переполнявшие его душу чувства, скрывал их, может быть, скрывал даже от самого себя. Его хрипловатый голос звучал сдержанно, часто даже насмешливо, Бард находил в себе силы насмехаться даже над собственной болью и над собственной радостью. И от этой его горькой насмешки над самим собой его боль и его радость ещё сильнее отдавались болью и радостью в моей душе.

А китара, которая, наверное, просто не умела притворяться, когда была в его руках, выдавала его с головой, её голос, прекрасный и по-женски беззащитный в своей трогательной откровенности, вплетался в сдержанный голос сильного, много повидавшего в жизни мужчины, оттеняя и подчёркивая всю глубину переполнявших его чувств. Мелодия уносила меня всё дальше, я забыл обо всём, забыл себя, я весь растворился в звуках, записанных в этой волшебной коробочке моего господина.

Помнишь, было – залетел мотылёк,

Дождь пошёл, и ты прикрыла окно…

Помнишь, было нам с тобой невдомёк,

Что Разлука о нас не забыла…

Помнишь, было?

Многие слова в песнях Барда были мне не очень понятны. Но каким-то чудом даже непонятные слова захватывали мою душу, и она сжималась от радости и тоски. “Помнишь, было?”

Я помнил. Совсем, конечно, не то, что имел в виду Бард. Вспоминал своё. Как рядом со мной была мама, и мы с ней не знали, совсем не думали о том, что Разлука помнит о нас. Мне казалось тогда, что мама всегда будет рядом со мной, иначе просто не может быть…

Песни были очень разными. Были и очень смешные, я слышал не только голос Барда, но и голоса других людей, они смеялись над его шутками, переговаривались между собой и с ним, просили спеть какую-нибудь уже знакомую им песню. И он – пел.

Слушатели относились к нему не так, как, по-моему, должны были бы относиться к человеку с таким действительно Божественным талантом, он просто был для них их другом, и всё. А может, именно такое отношение к нему и было самым правильным, они тоже были для него друзьями, и чувствовалось, что дружба значит для него очень много. Поэтому он выполнял их просьбы, и получалось, что весёлые песни шли вперемешку с такими, от которых мороз ударял по коже и сжималось горло от закипающих внутри слёз…

Очнулся я, только когда “записи” закончились. Наверное, я очень долго стоял и, забыв обо всём на свете, слушал песни, доносившиеся из волшебного плеера. А Максим не мешал мне, он, оказывается, терпеливо стоял всё это время рядом (проволочки от приспособлений в моих ушах тянулись к плееру в его руке) и задумчиво смотрел куда-то вдаль, на море, на сгустившуюся перед закатом синеву. Заметив, что плеер “выключился”, он с немым вопросом взглянул на меня. В глазах у меня был, видимо, такой восторг и такая мольба, что он тут же поспешил заверить меня, что потом даст послушать ещё, а на сегодня пока хватит.