А затем мне нужно обдумать свою линию поведения.

И делать всё это нужно не здесь. Не должны “святые отцы” видеть на моём лице ни тени задумчивости, уверенность они должны видеть, фанатичную веру в свою непогрешимость. Кто я такой, чтобы вообще задумываться? Я – всего лишь орудие в руках Сына Бога. А то – и самого Бога… А Бог – это тоже совсем не тот парень, чтобы задумываться. Зачем ему думать? Он что, чего-то не знает, в чём-то сомневается, опасается ошибиться? Тогда – какой же это Бог? Бог, если это действительно Бог, – всезнающий и всемогущий. Так зачем Ему о чём-то задумываться, если Он всё знает наперёд?

В общем, надо было мне оттуда куда-нибудь смыться на время. Под благовидным предлогом, конечно. Как же объяснить им причину моего нового ухода?

А впрочем, кто они такие, чтобы Небесный Посланник отчитывался перед ними? Просто уйду – и всё, а им прикажу, как и в первый раз, чтобы ждали, с трепетом ждали, сволочи, моего возвращения. Конечно, так часто шастать в Космос на глазах свидетелей – не дело. Чудо, к которому привыкли – это уже вовсе не чудо, и тот, кто совершает его, вовсе уже не вызывает священный трепет.

Но у меня выбора не было, пришлось уйти, пойти на риск допустить перебор с совершением “чуда”. Рявкнув последний раз на обезумевших от священного ужаса, впавших в религиозный экстаз стариков, я шагнул в Космос…

Ошибки Богов

И сразу понял, что ничего в этом страшном месте не смогу обдумать. Не предназначено это место для нахождения в нём человека. Пройти по нему из мира в мир – ещё как-то у меня получалось, хотя и было очень не легко, я просто задыхался от охватывавшей меня чёрной тоски. А находиться здесь, чтобы о чём-то поразмыслить, было просто вообще невозможно.

Надо было куда-то выходить, куда-то, где могли жить люди.

Но я не мог даже заставить себя сообразить, куда именно могу выйти. Меня захлестнуло такое отчаяние, такой страх, что я не мог думать вообще ни о чём. Я первый раз вышел в Космос, не решив предварительно, куда направляюсь. А теперь решать уже было поздно.

И я просто рванулся туда, куда, как говорится, глядели глаза. Хотя вообще-то глаз у меня в этой Пустоте не было. Рванувшись наугад, я вывалился в мир Киева, в Максимкину квартиру.

Маринки со Светкой, к счастью, не было дома. Меня встретила Лапка. Сначала она от неожиданности и страха зашипела, выгнула спину, вздыбила шерсть, но тут же узнала меня, бросилась обниматься и, громко плача, рассказывать, как им, трём девушкам, одиноко и тоскливо живётся без их любимого Максимушки, как это невозможно, чтобы он немедленно не вернулся домой.